Жуга. Осенний лис

Скирюк Дмитрий Игоревич

– Погоди, не мешай! – отмахнулся тот. Посмотрел на свирель в своей руке, на детей, снова на свирель. – Вот, значит, как… – пробормотал он. – Не думал я, что детское ухо чуткое такое. Хорошо ещё, что ночь сегодня тёплая.

Яцек умолк. В наступившей тишине Жуга снова оглядел неровный белый полукруг ребячьих лиц. Их было двадцать семь – пятнадцать мальчиков, двенадцать девочек. Безвольно опустив руки, они стояли, глядя в темноту широко раскрытыми невидящими глазами. Некоторые улыбались.

Жуга нахмурился – что-то было не так. Он зажмурился и попытался вспомнить, вернуть то странное

чувство пустоты в голове, что приходило ночью во сне. Прогнав прочь все мысли, кроме одной, он тянулся за нею, всё дальше и дальше уходя в бархатную темноту закрытых век. Голова закружилась. Ещё немного… ещё…

Вот!!!

Жуга даже вздрогнул от неожиданности: ОНО было здесь – тихое, дремлющее зло, стояло рядом, безобидное до поры до времени, и только холодный, затаившийся липкий страх выдавал ЕГО присутствие. Жуга проглотил застрявший в горле ком и осторожно, словно спящую змею за хвост, потянул ЭТО на себя.

Яцек стоял, глядя на Жугу, когда в рядах детей вдруг возникло шевеление, и те расступились, пропуская троих – девчонку и двух мальчишек. Яцек попятился.

– Мышата… – хрипло выдохнул он и смолк.

Жуга открыл глаза. Оглядел всех троих.

– Так, значит, это про них поют ту песенку? – спросил он.

– Про них, – кивнул Яцек, помолчал растерянно и снова посмотрел на трёх босоногих ребятишек.

Коротышка Фриц, Кристиан-заика и тихоня Магда. Три глупых маленьких мышонка, в слепом безрассудстве побежавшие за злой фермершей. В них тоже не было зла. Но когда тебе, ни за что ни про что, оттяпают хвостик… Когда отберут любимую игрушку… Когда задразнят до слёз просто потому, что ты не такой, как все… Когда… Когда…

Беспомощные в своей обиде и оттого ещё более смешные, что они могли? Но один из них проник в мир Серого Народа, туда, где их слабость обернулась силой.

И фермерша содрогнулась и побежала.

«А ты смог бы выглядеть храбрым таким?..»

Яцек посмотрел на Жугу:

– Как ты догадался?

– Не догадывался я, – хмуро помотал головой Жуга. – Только сейчас сам всё понял. – Он взъерошил волосы рукой и покосился на Магду. – Никто из них в одиночку не смог бы крыс на город натравить, ни Фриц, ни Кристиан. А девчушка… Нет в ней Силы, она… ну, как бы мостик между ними, что ли…

– Но ведь леса-то на неё упали!

Жуга опять покачал головой.

– Леса на их обидчиков падали, тех, что в песке играли, помнишь? Она просто не поняла, что и её задавит тоже… Они не понимали даже, что и пацанов тех убьёт, просто отплатить им хотели.

Яцек помолчал задумчиво.

– Не понимаю, – наконец сказал он. – Ничего не понимаю. С чего ты взял, что они такие жестокие? Почём тебе знать?

Жуга пожал плечами.

– Самое жестокое в этом мире – это детские игры, друг Яцек. Чтобы понять это, надо просто-напросто вырасти. Кто взрослеет в двадцать лет, кто – в пятнадцать… А иной рождается стариком.

– Это ты, что ли?

Жуга поднял взгляд.

– Может, и я… Не всё ли равно? Давай лучше подумаем, что делать теперь с ними со всеми.

Яцек покосился на детей:

– Они что, спят?

– Спят, – кивнул Жуга.

– Отведём их обратно. А крыс убей. Утопи вон в реке…

Жуга криво усмехнулся:

– Уж больно у тебя, Яцек, просто всё получается: «Тех вернём, этих прибьём»… Погоди кулаками махать. Крысы в город новые придут, как ни старайся – это уж как пить дать точно. В этой жизни только одно имеет значение – смерть. А чья – не важно. Ведь говорится: «Не лечи болящее, лечи саму болезнь». Так что не надо их топить. Попробуем иначе.

– Ты и вправду так думаешь? – неуверенно спросил Яцек.

– Я не думаю, я знаю, – отрезал Жуга и пошёл к ребятишкам.

Он постоял в задумчивости около них, коснулся каждого рукою и сказал что-то – Яцек не расслышал толком, что именно. Отступил назад.

– Что ты с ними сделал? – обеспокоенно спросил Яцек.

Жуга передёрнул плечом, поморщился.

– Да почти ничего.

– Нет, всё таки? – не отступал звонарь.

Жуга взглянул на Яцека так странно, что по спине у того забегали мурашки и всякая охота спрашивать отпала сама собой. Яцек внезапно понял, что он ровным счётом ничего не знает об этом рыжем пареньке с таким нелепым именем, который так вот запросто способен увести из города кого угодно, когда угодно и куда угодно.

Жуга меж тем опять повернулся к детям, которые по-прежнему стояли не двигаясь, и протянул руку.

– Ты. – Он тронул за плечо Кристиана. – Ты больше не будешь заикаться. А ты, Фриц, не стыдись отныне своего роста. Магда… Ты вырастешь, станешь очень красивой и будешь счастлива, поверь мне. – Жуга опустил руки и ещё раз оглядел всех троих. – Больше никто не назовёт вас слепыми мышатами. Это я вам обещаю. А теперь… – он покосился на крыс, – …отпустите их.

Два мальчугана и девочка не шевельнулись, стояли, молча глядя пред собой. И вдруг поляна ожила, наполнилась шорохом и писком – хвостатые зверьки суматошно метались в жухлой осенней траве, сталкиваясь, разбегаясь и тут же прячась. Меньше чем через минуту все крысы исчезли, лишь поблёскивали изредка в ночной темноте чёрные бусинки глаз.

Жуга кивнул и улыбнулся.

– Вот и всё, – сказал он Яцеку. – Не было бы счастья, да несчастье помогло. Отведёшь детей обратно, Яцек?

– А ты? – опешил тот. – Ты разве не вернёшься?

– Оглянись, – вместо ответа сказал Жуга.

Яцек глянул через плечо и увидел, как просыпается среди ночи растревоженный Гаммельн. В окнах загорались огни, то и дело мелькали красные точки факелов, а минуту спустя зазвонил отчаянно самый большой соборный колокол.

– Видишь? – Жуга виновато улыбнулся. – Нельзя мне туда… А ты возвращайся. Если что – вали всё на меня, тебе ведь жить ещё с ними. А я пойду, пожалуй.

– Но… – запинаясь, начал Яцек. – Но куда?

– Не знаю. – Жуга вздохнул. – Теперь уже не знаю. Много есть мест, где я хотел бы побывать. – Он развязал мешок и вытащил свёрток в тряпице. – Не в службу, а в дружбу, зайди потом как-нибудь к Готлибу, передай ему.

Яцек принял липкий комок.

– Что это?

– Горный воск.

– А дети?

– Дети проснутся скоро. Ну, бывай здоров. – Он вскинул было котомку на плечо, как вдруг нахмурился, припоминая, и хлопнул себя по лбу. – Вот незадача!