Жуга. Осенний лис
Шрифт:
– Ни о чём. Ей ведовство вообще не дастся.
– Откуда знаешь?
– Оттуда.
Опять воцарилось молчание.
– Жуга, – позвал Реслав. Ответа не было. – Жуга!
– Чего тебе?
– За что они нас так? Мы же ничего плохого не сделали. Неужто ворожба – такой грех?
Жуга засопел сердито, заёрзал.
– Может, и грех, – наконец сказал он. – Хрен его знает.
– А я так думаю, – продолжил Реслав, – ежели дано умение, значит, так и надо и винить тут некого. Разве что из зависти.
– Когда-то и я так думал, – пробормотал
– Жуга.
– Ну?
– Расскажи о себе.
Жуга блеснул белками глаз, опустил голову.
– Зачем?
– Сдаётся мне, ты что-то знаешь про Ганну, да и вообще. Откуда ты? Чего ищешь? Почему с гор ушёл? Может, навредил кому?
– Вреда не чинил, – криво усмехнулся Жуга, – да только люди сами на тебя грех повесят, дай только повод. Дед Вазах всё понимал. Много знал старик, ох, много…
Жуга говорил медленно, нехотя, словно пересиливая боль, часто сглатывал сухим ртом, умолкал на полуслове, глядя в темноту. Реслав слушал, затаив дыхание.
Жуга и вправду был подкидышем. Старик Вазах – деревенский знахарь – взял его к себе. Маленькая деревушка высоко в горах, козы да овцы – вот и вся жизнь у горца. Жуга рос, не похожий на других детей – длинный, рыжий, молчаливый. Был он сметлив не по годам и знахарскую премудрость усваивал быстро и с охотой, а со временем пришло к нему и умение. Да и Вазах заметил в приёмыше силу: и наговоры его были крепче, и дело ладилось лучше. Сам всё творил, по чутью. Как подрос, пошёл в пастухи, отличился и тут. У других – то овца пропадёт, то волк повадится, то болезнь какая стадо косит, у Жуги словно бережёт кто. А своим так и не стал среди валашских поселян – уважали, но побаивались: не он ли, мол, на соседские стада порчу наводит?
Была в том селе одна девушка – дочь деревенского головы. Всем взяла – и красой, и умом, и уменьем, да замуж всё не спешила. Парни из соседних селений свататься приходили, да всё без толку.
– Ну а ты? – спросил Реслав, когда Жуга умолк.
– А что я? – горько усмехнулся тот. – Они все на приданое зарились да на хозяйство. А я… Любил я её, понимаешь? Любил я Мару!
– А она?
– Бог её знает… Встречались, верно. А только глупо всё. За меня, сироту, только рябая пойдёт. Кто я такой? Пастух, приёмыш, травник-недоучка… дурак рыжий… Отец её не позволил бы.
Реслав вдруг почувствовал, как что-то тревожное, непонятное ширится и растёт в груди. Страх! – внезапно понял он. Зачем спустился в долину паренёк с глазами старика?
– С ней что-то случилось? – словно по наитию спросил он.
Жуга вскинул голову: «Откуда знаешь?!» – и поник: «А, не всё ли равно…»
В тот вечер Жуга встретился с Марой в последний раз. Они расстались перед тем, как стемнело. Больше её никто не видел, лишь слышали за околицей крик, да полуслепая бабка Ляниха божилась, что «вихорь девку унёс». Искали – не нашли.
– А ты, стало быть, на поиски ушёл? – предположил Реслав.
– Я? Не совсем, – замялся Жуга. – Тогда, в горах всё так же было: людей ведь долго поднимать не надо, кликни только – налетят. И крайнего найдут, и судилище учинят… На меня поклёп и навели. Вазах заступился было, а не пощадили и его. Много ли старику надо? Крепко били, в полную силу – со страху, всем миром навалились, с камнями, с дубьём.
– А потом?
– Потом? – с усилием переспросил Жуга. – В лесу я прятался. Сдох бы, наверное, с голоду, да повезло – родник был близко да лабаз я нашёл беличий: орехи там, грибы… Как раны подживать стали, я в деревню ночью пробрался. Дом стариковский растащили, унесли, кто что мог, только травы не тронули – я собрал да посох взял…
У дверей внезапно послышались тихие шаги. Заскрипел засов, дверь приоткрылась, и голос позвал: «Жуга! Реслав! Вы здесь?» Реслав сердито засопел – будто они могли быть где-нибудь ещё!
– Кого там принесло? – буркнул он.
– Это я, Балаж… Где вы тут?
Дверь открылась шире, в проёме показалась понурая фигура. Разглядев пленников, Балаж опустился наземь рядом с ними, обхватил голову руками и замер.
– Чего пришёл? – спросил Реслав. – Или нашли Ганну?
– Нет… – Балаж всхлипнул. Голос его дрожал. – Я Влашека домой услал, сказал – сам постерегу… Что мне делать теперь, а? Что?
Реслав не знал, что сказать.
– Что ж ты… – в сердцах бросил он. – Сам кашу заварил, а теперь к нам… Тьфу, пропасть.
– Не я это! Янош, старый чёрт… Как в тумане всё. Ганна! Ганночка моя! – Он рванулся вперёд, схватил Реслава за плечи, затряс. – Помоги, Реслав! Жуга! Меня Довбуш послал к вам, говорит, не виноватые вы! Что с Ганной? Где она?!
– Да не ори ты так! – поморщился Реслав.
Неожиданно подал голос Жуга:
– Селяне спят?
– По домам все…
– Проведи нас к Довбушу.
Балаж кивнул, вынул нож и перерезал верёвки.
В хате у Довбуша царил полумрак, лишь горела, потрескивая, свеча в глиняном подсвечнике да теплилась у икон лампада. Тёмные лики святых еле виднелись сквозь слой копоти. Тускло поблёскивал золочёный оклад.
Довбуш осунулся и словно сразу постарел лет на десять. Усы его обвисли. Грузный, хмурый, небритый, он сидел за столом не шевелясь и лишь поднял взор, когда скрипнула дверь. На столе перед ним стояли большая глиняная бутыль и кружка.
Реслав сел, растирая вспухшие багровые запястья. В драке ему основательно расквасили нос, его усы и борода запеклись коркой засохшей крови. Заприметив в углу висящий на цепочке медный рукомойник, он оглянулся на Довбуша – тот кивнул, – встал и принялся отмываться. Отпил воды прямо из носика, крякнул.
Жуга обошёл горницу, пощёлкал пальцами, остановился у икон. Обернулся.
– Кто заходил в хату? – резко спросил он.
Довбуш посмотрел удивлённо.
– Никто… – и покосился на Балажа. – Только он вот.