Жуков. Маршал на белом коне
Шрифт:
Между прочим, мне показалось странным такое заявление Малиновского, сделанное Хрущёву в 1955 году, так как буквально таким же заявлением обо мне Берия пугал Сталина начиная с 1945 года. Возникал вопрос — уж не из одного ли источника исходили подобные провокационные заявления? Ничего нет удивительного: если Малиновский в 1955 году сделал такое провокационное заявление, то почему он не мог сделать то же самое в 1945 году?
В ходе Пленума ЦК я понял, что вопрос обо мне уже решён в Президиуме окончательно, а потому я не счёл нужным как-то оправдываться, зная, что из этого ничего не выйдет.
Я доложил Пленуму о том, что вооружённые силы находятся в полной боевой готовности. Проводя некоторое
На Пленуме меня вывели из состава Президиума и членов ЦК партии.
Постановление Пленума обо мне объявили через неделю, приурочив к сообщению о запуске ракеты на орбиту вокруг Земли.
В отличие от существующего порядка, в моём присутствии Пленумом ЦК было принято решение только по организационному вопросу, т. е. о выводе меня из членов ЦК. Что же касается политического постановления, то оно при мне не обсуждалось, не принималось, и я был лишён возможности защищаться в обвинениях, которые были в нём изложены.
Я, безусловно, не могу согласиться с принятым постановлением, ибо оно в своей основе не соответствует действительности и изложено явно тенденциозно, с целью очернить меня перед народом и партией.
Хуже всего то, что, как и прежде, в период господства культа личности мне бездоказательно приклеивали всевозможные антипартийные ярлыки, обвиняя бездоказательно в том, что я пытался оторвать вооружённые силы от партии, от народа. Я считаю, что подобное постановление не выдерживает никакой критики. Возникает вопрос: как это можно в наших условиях оторвать многомиллионную армию от народа и партии при нахождении в ней более 90 % коммунистов и комсомольцев, ежегодного миллионного призыва молодняка в ряды армии, увольнения из её рядов отслуживших срок своей службы, а также повседневного общения армии с многогранной жизнью партии и народа?
Я уверен, что ни народ, ни партия не поверили в столь странное в наших условиях обвинение.
Одновременно с сообщением постановления Пленума ЦК в печати была помещена обо мне статья маршала Конева, полная досужих выдумок и клеветнических выпадов. Конев поразил меня своей беспринципностью.
Как известно, Конев был моим первым заместителем. Ему минимум три месяца в году приходилось замещать меня по должности министра обороны, следовательно, очень часто приходилось проводить в жизнь все основные задачи, которые стояли перед Министерством обороны, повседневно контактируя с ЦК и Правительством. И я не знаю случая, когда он имел бы особую от меня точку зрения по всем принципиальным вопросам. Он часто хвалился тем, что у нас в течение долгих лет совместной работы выработалась общая точка зрения по всем основным вопросам строительства и подготовки вооружённых сил. Как старого политработника, я ценил Конева и прислушивался к его советам по вопросам воспитания личного состава и практическим вопросам партийно-политической работы. Конев часто уверял меня в своей неизменной дружбе.
И каково же было моё удивление, когда он на Пленуме заявил, что он — Конев никогда не был мне другом, что он всегда считал, что я явно недооценивал его работу, что я его игнорировал и что он, Конев, по ряду вопросов не был согласен со мной, но что он опасался ставить вопросы о разногласии перед Президиумом ЦК, считая, что Жуков проводит вопросы, согласовав с Президиумом.
Примерно через полгода после Пленума я случайно встретил Конева на Грановской улице. Я не хотел встречи и разговора с Коневым, но он, заметив меня, остановился около своей машины и ждал меня. Между нами состоялся такой разговор. Конев: “Добрый день! Ты что же не заходишь? Совсем от нас оторвался, забыл старых друзей”.
Ответив на приветствие, я сказал: “Иван Степанович! О каких ты друзьях говоришь? Если говоришь о себе, так ты же заявил на Пленуме ЦК, что никогда не был другом Жукова”.
Конев: “Ты, конечно, всего того не знаешь, что предшествовало Пленуму ЦК, тогда вопрос стоял очень серьёзно. Заходи, поговорим”.
Я ему ответил: “Ты что же, Иван Степанович, перепугался и стал открещиваться от дружбы со мной? А вообще-то я тебя не понимаю. Ты же Маршал Советского Союза, член ЦК, знал хорошо всё то, что говорилось обо мне, что является фальшью, сфабрикованной против меня с определённой целью. Как же ты не возражал против всей этой затеи? Что касается твоего приглашения заходить в Министерство обороны, думаю, что мне там делать нечего”.
Ввиду того, что прохожие, узнавая нас, стали останавливаться, мы распрощались. Конев сел в машину, я пошёл пешком проветриться после такого неприятного разговора.
После исключения из Президиума всей группы Молотова-Маленкова из Президиума ЦК были выведены Кириченко, Аристов, Игнатов, Фурцева, Поспелов.
Из старой гвардии в Президиуме остался один Микоян. Ну, он старый дипломат… Никто так не умеет ориентироваться в обстановке и приспосабливаться к ней, как А. И. Микоян.
В постановлении Пленума ЦК было сказано о предоставлении мне другой работы, но это постановление не было выполнено, и я, вполне работоспособный, был уволен в отставку.
После моего увольнения в отставку длительное время на страницах печати, в выступлениях, лекциях и пр. мою деятельность стараются изобразить в искажённом виде, приписывая ряд не существовавших в жизни отрицательных моментов.
Но я могу сказать большое спасибо партии и народу за то, что ко мне по-прежнему, с должным уважением, относятся большинство советских людей и коммунистов».
Офицеры охраны рассказывали, что, когда Жуков вышел к машине, на лице его были красные пятна, «каких они не видели на фронте». Он посмотрел на своих верных сослуживцев и махнул рукой: домой. Но на машине не поехал. Вышел из Кремля и пошёл домой пешком.
Офицер охраны Николай Пучков рассказывал: «В Кремле вчерашние друзья-подхалимы в золотых погонах ушли за Царь-пушку, дабы избежать встречи с разжалованным министром обороны. Дома, на улице Грановского (Романов переулок), Георгий Константинович принял снотворное, а проснувшись через четыре часа, покушал и сказал мне: “Николай Иванович, давай поедем на дачу”. Как обычно, Жуков сел рядом с шофёром. На Рублёвском шоссе при повороте направо Георгий Константинович спросил: “Что это за машина едет за нами по пятам?” Отмечу, маршал ни разу не оборачивался на протяжении всей дороги. Сидел он прямо, как на Пленуме, где не перевёл взгляда на клеймивших его позором выступавших товарищей. Шедший у нас на хвосте семиместный старый “ЗиС” остановился неподалёку от жуковской дачи в Сосновке. Проводив Жукова, я вышел узнать, кто нас сопровождал в пути, и обратился к сидевшим в автомобиле: “Ребята, вы зачем ехали за маршалом?” — “Мы его охраняем”, — пробасил один из молодцов. Я продолжал: “Прошу вас доложить начальству, что Жуков не просил дополнительной охраны и никуда отсюда не поедет ни завтра, ни послезавтра. Так он велел передать вам”. Со двора дачи через щёлку в высоком заборе я наблюдал за сотрудниками органов госбезопасности. Один из них отлучался минут на двадцать, видимо, ходил звонить. Когда он вернулся, машина развернулась и уехала».