Журавли и цапли . Повести и рассказы
Шрифт:
Пятый голос.Второй — на восток.
Шестой голос.Третий — на юг.
Седьмой голос.Четвертый — на север.
Первый голос.Враги ликуют: идут сдаваться!
Второй голос.А четверо идут…
Третий голос.Идут, подняв руки и сжав кулаки.
Четвертый голос.В каждой руке по гранате. Пятый голос. Дошли.
Шестой голос.Смерть фашистским оккупантам!
Седьмой голос.Взрыв!
Первый голос.Взрыв!!
Второй голос.Взрыв!!
Третий голос.Взрыв!!!
Четвертый голос.Четыре взрыва — четыре жизни.
Пятый голос.Нет,
Шестой голос.За каждую нашу — десять фашистов.
Седьмой голос.Смерть фашистским оккупантам!
Первый голос.Вечная память героям…
Второй голос.Их было семеро.
Третий голос.Они погибли здесь, в Стародубе.
Четвертый голос.Имена их неизвестны.
Пятый голос.Но мы узнали их партизанские клички.
Шестой голос.Слушайте…
Седьмой голос.Слушайте все!
Первый голос.Май.
Второй голос.Коваль.
Третий голос.Испанец.
Четвертый голос.Соловей.
Пятый голос.Азка.
Шестой голос.Матрос.
Седьмой голос.Октябрина.
Во время рапорта «журавли» стояли угрюмые, и я по глазам их видел, как они завидовали «цаплям». Еще бы, узнать партизанские клички семерых неизвестных! Это большой славы стоило.
В зале шум. Всех интересует, как «цаплям» удалось установить клички семерых, похороненных в братской могиле на окраине Стародуба. Ну что ж, интересует — пожалуйста. И командир Юлька со всеми подробностями рассказывает о том, как был найден поминальник бабки Алены. Вот он, этот поминальник. Она принесла его из Музея боевой славы, который недавно открыт в Стародубе и в который она приглашает всех желающих. Так вот, послушайте, что в этом поминальнике написано: «Май, Коваль, Испанец, Соловей, Азка, Матрос, Октябрина умирают, но не сдаются. Смерть фашистским оккупантам!» Юлька передает желтую бумажку с партизанской клятвой в президиум и продолжает рассказ. Она рассказывает, как благодаря Марку Ивановичу и приезжему агроному они, «цапли», по школьному прозвищу установили подлинное имя одного из семерых по кличке Испанец.
— Его звали Андрей Князев, — роняет Юлька в притихший зал, и зал награждает ее дружными аплодисментами. Слышатся восклицания: «Андрей… Наш… Стародубский… В Наташине секретарем был… В райкоме комсомола…» Но командир Юлька не кончила, и зал затихает в ожидании — чем еще поразит его командир стародубских «цапель»? Но Юлька ничего больше не собирается рассказывать. Наоборот, она сама хочет кое-что узнать у собравшихся. Может быть, кто-нибудь из них, в школьные годы, знал мальчика по прозвищу Май?
Зал молчит, вспоминая. Нет, не может, забылось.
— Коваль? — спрашивает Юлька.
И изумленный, с хрипотцой, возглас в ответ.
— Лешка! — восклицает седой, пожилой и встает в первом ряду, не в силах унять волнение, вспоминает, как в походе как-то заночевал отряд в поле близ чужого села. Утром, проснувшись, построились на перекличку и недосчитались Лешки-барабанщика. В село кинулись, а там веселый переполох. Из хаты в хату весть: «Новый коваль… Новый коваль». И кто с чем в кузницу бежит. Заглянули туда для любопытства, а там над горном Лешка, сын стародубского кузнеца Балалаева, колдует. — Лешка Балалаев — вон кто есть наш партизанский герой Коваль, — сказал седой из первого ряда. — Ковалем мы его еще там, в походе, прозвали. А перед войной он в исполкоме работал. Какой был активный, нужный всем…
— Соловей?
Молчание. Не могут вспомнить.
— Азка?
И, как всплеск в море молчания, звонкий голос женщины:
— Сказка! — Пожилая, в сбившемся на затылок пестром, как осень, платке, встает в третьем ряду и вспоминает, как вместе с подругой Ирой Гороховой, в седьмом, над детским садом шефствовали. Она детям загадки загадывала — мастерица была складывать, а Ира сказки сказывала. «Сказка пришла, — кричали дети, — сказка!..» Да не все буквы выговаривали, и выходило: «Азка пришла, Азка…» До войны Азка, то есть Ирина Павловна Горохова, в Стародубе детским садом заведовала. Доброе сердце. Его у нее на всех хватало — и на детей и на родителей.
— Матрос?
Молчание.
— Октябрина?
И зал чуть не хором в ответ:
— Лика Некипелова! — Эту чуть не все сразу вспомнили, и лес рук вырос.
— Позвольте, я расскажу.
— Я…
— Я…
Юлька ткнула пальцем наугад, и проворный старичок встал, опередив всех. Он, оказывается, учился с Некипеловой в стародубской школе. Она в младшем, он в старшем. И он у нее был вожатым. И помнит, как ее принимали в пионеры. «Как тебя зовут?» — спросил он у нее. «Никак», — ответила она. Он рассердился и стал допытываться. А она уткнула нос в парту и заплакала. Тогда кто-то сказал: «Гликерия». Она услышала, вскочила и закричала: «Не хочу Гликерия, не хочу!» — «А как хочешь?» — спросил он. «Октябрина хочу», — ответила она. «Как быть?» — спросил он у ребят. «Утвердить, — закричали ребята, — утвердить». Так ее, Некипелову, и записали в отряд как Октябрину. Потом, правда, заставили исправить на Гликерию. Но Некипелова, пока в школе училась, никогда на это имя не отзывалась. Только на Октябрину. Упрямая, смелей мальчишек была. И спуску обидчикам не давала. При ней никто никого не обижал. А перед войной она в Наташине работала. Начальником станции.
Между тем, пока Юлька разговаривала с залом, клятва семерых ходила в президиуме по рукам, пока наконец не попала в руки моего отчима. Я видел, как он смотрел на нее: долго и жадно. Потом вдруг достал из кармана лупу, с которой — заядлый книгочий — не расставался, и снова уставился. Встал и, перебив Юльку, благодарившую собравшихся, сказал:
— Ошибка. Здесь написано не Май, а Мазай, — и показал всем клятву, которую держал в руках. — Прошу дать мне слово.
Я посмотрел на маму. Она сидела не дыша и не спускала глаз с отчима. И все люди, сколько их было в зале, не спускали с него глаз и с нетерпением ждали, что он скажет. А он вышел на трибуну и…
Дети, я вам расскажу про Мазая. Каждое лето домой приезжая, Я по неделе гощу у него. Нравится мне деревенька его… . . . . . . . . . . . . . Я от Мазая рассказы слыхал. Дети, для вас я один записал… . . . . . . . . . . . . . «В нашем болотистом, низменном крае Впятеро больше бы дичи велось, Кабы сетями ее не ловили, Кабы силками ее не давили. Зайцы вот тоже, — их жалко до слез! Только весенние воды нахлынут, И без того они сотнями гинут… . . . . . . . . . . . . . …Я раз за дровами В лодке поехал — их много с реки К нам в половодье весной нагоняет, — Еду, ловлю их. Вода прибывает. Вижу один островок небольшой — Зайцы на нем собралися гурьбой. . . . . . . . . . . . . . Тут я подъехал: лопочут ушами, Сами ни с места; я взял одного, Прочим скомандовал: прыгайте сами! Прыгнули зайцы мои, — ничего! . . . . . . . . . . . . . Было потехи у баб, ребятишек, Как прокатил я деревней зайчишек…