Журавли и карлики
Шрифт:
Катя покачала головой, как учительница, не получившая правильного ответа на поставленный вопрос.
– Страшнее всего – этимологический словарь, – объявила она. – Читаешь и видишь, на каких первобытных основах все держится, вся наша жизнь.
– Например? – полюбопытствовал школьный друг Марика, чье имя Шубин снова успел забыть.
– Например, я узнала, что слова «удовольствие» и «удаль» происходят от слова «уд».
– Хуй, значит, – смачно прокомментировал Марик. – Даешь ему волю, получаешь удовольствие. Несешь его в даль, то есть насилуешь женщин из соседнего племени, считаешься удалым добрым молодцем.
– Правильно, – кивнула Катя. – Всё остальное – только суффиксы.
– Что – всё? – спросила Лера.
– Всё вообще. Современная цивилизация – это суффиксы, приставки и окончания.
– И что тут страшного?
– Как только это поймешь, начинаешь осознавать, что туда очень легко вернуться.
– Куда туда?
– В ту жизнь. Мы уже возвращаемся, вы же видите.
Лера засмеялась. При Марике ей было море по колено.
– Вы что, ничего не видите? – заволновалась Катя.
– Представьте себе, нет.
– А вы?
Вопрос обращен был к Шубину.
– Да, – сказал он, прекрасно понимая, о чем она говорит.
С прошлой весны им владела та же тревога. Было чувство, будто его привели в подвал огромного здания, в котором он спокойно прожил всю жизнь, и показали, что эта многоэтажная конструкция с электричеством, лифтами и водопроводом держится на трех связанных пальмовым лыком бамбуковых сваях.
– Так объясните же ей! – привстав, потребовала от него Катя. – Что вы молчите?
Шубин растерялся и ничего не ответил. Она взяла тоном выше:
– Почему вы все молчите? Неужели никто не может объяснить ей, что происходит!
– А что происходит? – ухмыльнулась Лера.
– Сережа! – навзрыд закричала Катя. – Объясни ей, или я сейчас уйду!
Жохов силой усадил ее обратно на стул. Она заплакала и начала падать головой куда-то набок. Там, как ей, вероятно, казалось, должно было находиться его плечо. Когда оно наконец нашлось, то не понадобилось. Катя переключилась на Жохова.
– Зачем ты меня сюда привел? – спрашивала она, отталкивая его, но при этом вцепившись ногтями ему в запястье. – Думаешь, твои друзья смеются надо мной? Они над тобой смеются!
Марик протянул ей рюмку водки:
– Выпей, деточка. Клин клином вышибают.
Она ударила его по руке и стала кричать в сторону телевизора, где без звука шли новости по второму каналу:
– А я еще за них голосовала, дура, дура, какая дура, господи! Они же нас за людей не считают! Сами живут дома с детьми, а у меня дочь в Москве, я – черт-те где! Прихожу домой, там чужие люди. Почему я должна так жить?
Жохов обнял ее, она продолжала говорить, но все тише и тише и только ему одному:
– Я терплю, терплю, никому не жалуюсь. Почему я все время должна терпеть? Я больше не могу, не могу больше так жить…
На нее перестали обращать внимание. Кто-то принес из соседней комнаты гитару, через пару минут Лера уже аккомпанировала и подпевала Марику, оравшему:
Если случится когда-нибудьМне в океане тонуть,Я на твою фотографиюНе позабуду взглянуть.Вразнобой вступили другие голоса, в том числе еще один женский. Катя запела вместе со всеми. Лицо ее светилось вдохновением, глаза горели. Потекшая с них тушь размазалась по щекам. Жохов сунулся к ней с платком, но был отодвинут локтем, чтобы не мешал.
Шубин видел, с каким мстительным азартом выкрикивает она дорогие, видимо, ее сердцу слова:
Буду лежать я на дне морскомГрудою белых костей!Вот что такое романтикаВ жизни бродячей моей!Марик орал самозабвенно, громче всех, но в какой-то момент Шубин поймал на себе его спокойный взгляд и заметил, что он так же оценивающе поглядывает на остальных. Наверное, сравнивал приобретения с потерями и не жалел об утраченном. Этот праздник потому и был назначен на пять часов, что ближе к ночи его ждал другой.
Покончив с одной песней, затянули следующую. Шубин хорошо знал этот репертуар, но не пел. На ухо ему медведь наступил, и жена с ее консерваторским образованием давно отучила его от песенной ностальгии по тем временам, когда вечерами собирались у костра в стройотряде, в байдарочном походе, на уборке картофеля.
– Покурим? – перегнувшись к нему через стол, спросил Жохов, тоже молчавший.
В руке у него брякнули спички.
– Многофункциональная вещь, – туманно объяснил он, почему пользуется ими, а не зажигалкой.
Встали у окна, Шубин взял сигарету из предложенной ему пачки «Магны» и узнал, что Жохов покупает ее блоками на Киевском вокзале, так дешевле.
– Ты ведь историк, – сказал он, затянувшись и выпустив дым. – Как по-твоему, цесаревича Алексея расстреляли в Екатеринбурге или он все-таки спасся?
– Чего ты вдруг?
– Увидел тебя и вспомнил про Монголию. Он там жил.
Шубин сразу сообразил, что это Алексей Пуцято, но следующая мысль была уже о себе самом. За такими совпадениями всегда чудился перст судьбы.
– Раньше я часто ездил туда с экспедициями, – договорил Жохов. – В тот год у нас лагерь был на Орхоне, возле Хар-Хорина.
– Это где монастырь Эрдене-Дзу?
– Точно. Недалеко была русская старообрядческая деревня дворов на десять, он оттуда в Хар-Хорин ходил за хлебом.