Журба(Повесть о хорошем человеке)
Шрифт:
— Пятерых для такой пустяковой операции — много, только светиться будем. Вам найдется другая работа… Да еще вот что, Иваны, надо бы прихватить в конторе бумаги — писчей и копировальной, особенно копировальной. В лавках ее почему-то нет… Лады?
Журба и Шкет молча кивнули.
День накануне операции Журба провел как в тумане. Даже своего любимого Сильвестра Ивановича, увлеченно рассказывавшего о Золотой Орде, хотя и слушал, но не слышал. Он очень волновался. А еще его раздражал Шкет, сидевший в соседнем ряду: он вертелся, корчил загадочные рожи, заговорщицки подмигивал другу, строчил ему записки. Иван ответил только на одну, написав сердито: «Угомонись, дурак!». Лишь после этого Шкет поутих.
После уроков они долго болтались по улицам в ожидании темноты. Настроение у Журбы было под стать погоде, а она была хмурой, промозглой, с низкими облаками, готовыми разразиться дождем, с холодным ветром, гнавшим по деревянным тротуарам пожухлую листву и морщинившим воду в лужах.
Мальчишки, уже досыта наговорившись о предстоящей операции (Шкет называл ее по-блатному: «дело»), еще и еще раз уточнив, кто и что должен делать, теперь молчали и зябко поеживались в своих легких куртках.
— Почему про весну говорят: пришла, а про осень — наступила? — позванивая зубами, спросил Ванька.
— Наверное, потому, что весну любят и ждут, а осень — не очень, — рассеянно ответил Иван. — Кстати, какое сегодня число?
— С утра было первое ноября.
— Вот те на! Совсем забыл про свой день рождения. Мне ж сегодня шестнадцать стукнуло!
— Не брешешь? Вот здорово! Ну, поздравляю! — Шкет схватил приятеля за красные от холода уши и потянул их вверх. — Расти большой, большой!
— Да ну тебя! — недовольно отстранился Журба. Он не любил разных детских шуток и дразнилок, считая, что давно вырос из этого, а кроме того, терпеть не мог напоминаний о своем малом росте.
— Тебя, поди, дома ждут?
— Ничего, подождут…
«Бабка Евдоха, наверное, наделала вареников с капустой и теперь держит макитру на загнетке, чтоб не остыли». Подумав об этом, Иван почувствовал зверский голод.
Стемнело. В окнах домов затеплились огоньки, на улицах зажглись редкие фонари, все меньше становилось прохожих. Пора было идти на дело.
На углу Базарной и Набережной приятели расстались. Шкет пошел на станцию нанимать извозчика, Журба побрел к экспортно-импортной конторе. Именно побрел, потому что ноги внезапно стали ватными и плохо слушались. Оставшись один, он начал испытывать страх, пожалуй, больший, чем в бою на Каульских высотах. Особенно было боязно оттого, что его, если, конечно, попадется, могли счесть обыкновенным воришкой, а это было бы очень обидно…
Журба свернул за угол, услышал приближающийся стук подкованных ботинок, и сердце застучало в унисон с ним, громко и тревожно: навстречу шел японский патруль. Два низкорослых солдата-крепыша, похожих друг на друга как два патрона, настороженно всматривались в прохожего. Один что-то выкрикнул фальцетом, но другой успокаивающе бормотнул тенорком, и оба засмеялись. Иван, естественно, японского не знал, но интонация, с какой говорили солдаты, помогла ему перевести их слова примерно так:
— Эй, стой! Кто такой? Документы!
— Да оставь его! Не видишь разве: мальчишка! Ему и так от матери попадет, что поздно гуляет…
Патруль прошагал дальше и скрылся в темноте, отделяющей один фонарь от другого. Журба выдохнул воздух, до этого сдерживаемый в груди, и тоже продолжил свой путь. Время от времени он оглядывался по сторонам, ступать по доскам тротуара старался неслышно: сам того не замечая, он вырабатывал походку подпольщика.
Вот и контора по экспорту-импорту. Над входом висели два флага — трехцветный российский и белый с красным диском японский. Журба еще раз огляделся и вынул из кармана отмычку. Припоминая уроки Сологуба, он нашаривал замок, который предстояло открыть. Однако навесного замка не было. Может, здесь внутренний? Тогда будет сложнее…
Иван машинально потрогал стеклянную фигурную ручку. Дверь неожиданно поддалась и приоткрылась. Что за черт? Неужели забыли запереть? Журба чуть помешкал на пороге, потом боком проскользнул внутрь. В темном коридоре, пахнувшем почему-то духами, как в парикмахерской, он остановился, вновь ощутив бешеное сердцебиение. Из-за двери первой комнаты по коридору, где, по словам Сологуба, должна была находиться машинка, пробивался тоненький лучик света. «Значит, не только забыли запереть входную дверь, но и погасить электричество!» — злорадно подумал Иван и уже смело распахнул дверь кабинета. То, что он увидел в следующее мгновение, повергло его в столбняк.
Комната была в полумраке, только в углу, на маленьком столике, горела настольная лампа. За столиком, на котором стояла та самая, вожделенная машинка, сидела красивая барышня в строгой белой блузке с синим бантом. Судя по всему, ремингтонистка только что окончила работу и теперь перечитывала напечатанное. На вошедшего она посмотрела удивленно, но без испуга.
— Ты, очевидно, и есть рассыльный? — полуутвердительно спросила она. — Нам телефонировали из товарной конторы, что ты придешь. Но ведь уже поздно, господин Кухарчук ушел и все бумаги запер в сейф. Это я случайно задержалась, вот стихи Бальмонта для себя перепечатывала… Что же ты молчишь?
Иван молчал, потому что был потрясен. Не только тем, что на пути к машинке возникло неожиданное препятствие в виде этой приветливой и красивой барышни, но и тем, что он видел ее раньше и часто вспоминал. Это была незнакомка из поезда, на которую он однажды с восхищением смотрел, стоя на перроне станции Евгеньевка … Или не она?
— Почему же ты так поздно явился? — с притворной строгостью продолжала спрашивать она. — Наверное, на улице много интересного, да? — Ремингтонистка не выдержала взятого тона и улыбнулась (да, да, это была девушка из поезда!). Опять молчит… Послушай, мальчик, ты случайно не немой?
Иван, ничего не соображая, кивнул.
— Странно. Первый раз вижу немого курьера… Бедняжка, трудно тебе, поди, приходится? Ну ладно, иди. Я сейчас закрывать буду. Завтра приходи пораньше.
У двери «немой курьер» обернулся и автоматически сказал:
— До свиданья…
Какую-то секунду за его спиной стояла тишина, а потом раздался смех ремингтонистки, и, подгоняемый этим смехом, Иван пулей вылетел на улицу, где его терпеливо ждал Шкет с лихачом. Извозчик был из числа тех, что не любят подолгу ждать седоков, и поэтому уже начинал скандалить: гундосым простуженным голосом требовал от семинариста «ослобонить екипаж». Увидев бегущего друга, Шкет завопил: