Журнал «Если», 1993 № 11-12
Шрифт:
Она колебалась, по лицу тенью пробежали несколько явно противоречивых мыслей, затем снова склонила голову и прошептала:
— Риссия… Мал… — Прикусив губу, она сняла с пальца серебряное кольцо и протянула его мне — застенчиво, как ребенок предложил бы конфетку. Я взял кольцо, оно было массивным и увесистым.
— Очень красивое, — похвалил я. Казалось, она ждет какого-то ответного жеста. Может, хочет, чтобы я вернул вещь? Нет, не похоже. Я надел кольцо на свой мизинец и поднял руку вверх — она заулыбалась, взяла мою руку в свои, и что-то прошептала. Мне показалось, что этими словами она
— Спасибо, милая, — сказал я. — Очень красивый подарок. А теперь продолжим нашу учебу. — Взяв ее руку в свою, я только теперь заметил, как грязны ее пальцы с обломанными ногтями.
— Риссия, ты спала в этой пещере, теперь пора из нее вылезти и привести себя в порядок. Прими душ, а я пойду присмотрю тебе кое-что из одежды, да и мне не помешают новые носки.
Я открыл воду в душе и показал жестом, будто скребу себе спину мочалкой. Риссия наблюдала и послушно кивала головой. Закрывая дверь, я успел заметить, что она стала расстегивать какие-то невидимые молнии на своем комбинезоне.
Встретив хозяина внизу (его, как выяснилось, звали Бобом), я объяснил ему, что именно я прошу его купить, дал денег и прибавил еще пять долларов сверху, эти «чаевые» привели его в такой восторг, словно он ничего не ведал о полном крахе нашей экономики. Надев пиджак, который напомнил наряд утопленника, только что вытащенного из воды, хозяин долго запирал свой металлический сейф, а потом затрусил к выходу.
Через полчаса он ввалился в мою конуру, увешанный пакетами; здесь были и продукты, и туалетные принадлежности, и прочие вещи. Прежде всего он окинул жилье орлиным оком, в надежде обнаружить развороченные постели или другие признаки бурных страстей, а потом не торопился уходить, явно настроенный на приятельские откровения. Я его выпроводил, намекая на неплохие деньги, которые он получит позже.
Постучав в дверь ванной, я засунул в нее бумажный мешок с туалетным мылом, розовой водой, расческой, зубной щеткой, полным маникюрным набором, мочалкой и всякой косметической дребеденью.
— Поторопись, — сказал я, — у меня уже живот подвело от голода.
Пока она приводила себя в порядок, я, стянув кружевную салфетку с комода, расставил на ней яства: хлеб, сыр, мясные консервы, фрукты, кофе и бутылочку бренди с подозрительной наклейкой. Минуты тянулись невыносимо долго. Потом скрипнула дверь, появилась Риссия, свежая и отмытая, словно младенец в своей первый день рождения. Одета девушка была, как прежде, но из волос она соорудила замысловатую башню, перевив ее красной пластиковой лентой, снятой с косметической коробки. Ногти сверкали розовым лаком, духи едва напоминали о себе тонким цветочным ароматом.
— Прелестно, — похвалил я, стараясь не выдать своего замешательства.
— Ты выглядишь очень мило, но, знаешь, несколько экзотично. Все-таки советую тебе переодеться.
Порывшись в пакетах, я вытащил нейлоновое белье и присовокупил к нему нечто верхнее, на ярлыке которого значилось: «костюм для прогулок». Она приняла подарки с выражением изумления, и мне пришлось разыграть целую пантомиму, показывая, что куда нужно надевать. Риссия весело смеялась. Теперь, когда смылась грязь, на ее шее отчетливо обозначился синяк.
Увидев еду, она бросила одежду на мою
Риссия проявила удивительные способности к запоминанию слов, которым я ее учил, и столь же решительное равнодушие к правилам поведения за столом. От кофе она морщилась, консервированным мясом давилась. Что такое хлеб, она явно раньше не знала, но приняла его безоговорочно и уписывала за обе щеки. Единственным, что было ей в какой-то мере знакомо, оказались фрукты.
Уже через час — время нашего обеда — она говорила короткими фразами типа «Риссия ест», «Мэл ест», «хорошо», «нет», «сегодня», «завтра», «гулять».
— Нам нужно посидеть дома до темноты, — толковал я. — Это называется: «пока спадет жара». Мне жаль, что еда тебе не нравится, но здесь по-соседству больше ничего не купишь. В Майами становится плохо с продуктами. Хотя девять десятых населения уехало, город не может без конца жить старыми запасами.
Она кивала, словно понимала, что я говорю. Может, она понимала больше, чем я предполагал, как улавливают смысл неведомых им слов дети.
Сейчас она сидела перед овальным зеркалом в своей комнатушке, сооружая и разрушая разные прически из пышных волос. А я меж тем мысленно разрабатывал план дальнейших действий. Идти в полицию не имело смысла. По городу валяется так много трупов, что расследованием никто заниматься не станет: законы военного времени. Пытаясь объяснить все это Риссии, я мерил шагами конуру, как тигр.
— Здесь много воды и лодок, — продолжал я, — можно попытаться достать небольшой катер. Этот тип, Сэтис, зажал нашу монетку, ну что ж, пусть подержит. Может, мертвый моряк был прав, и слоны подо льдом есть, но пусть пока подождут. Мое любопытство могу удовлетворить и попозже. Сейчас надо держать путь на север, выбрать спокойный городок в горах и там переждать климатические катаклизмы.
— Сэтис — нет. Мал и Риссия ходить, сегодня. — Вид у нее был испуганный, а может, просто озабоченный, поскольку она не могла понять, что говорю я, и выразить свои собственные мысли.
— Ну, Риссия, попробуй, скажи, — нервничал я. — Кто такой Сэтис? Почему он послал в погоню за тобой этих бандитов? Откуда ты взялась?
Посмотрев на меня, она покачала головой, словно хотела сказать: все поняла, но не могу ответить. Я смирился. А может, мне не так уж и нужны были ее ответы.
Наступили сумерки — время, когда солнце озаряет все таинственным красно-зеленым светом. Пробившись сквозь пыль, оно осветило комнату, словно сцену, из угла в угол пролегли длинные тени.
— Я выйду и попробую нанять суденышко, — предупредил я. — Никого не впускай, покуда не вернусь. Не забудь, у тебя есть оружие, — я вложил револьвер в ее руку, потом показал, как прицеливаться и нажимать на спусковой крючок.
— Стреляй, не раздумывая, — продолжал я, — в любого, кто ворвется в комнату.