Журнал «Если», 1994 № 08

Старджон Теодор Гамильтон

— Да.

— Значит, добавишь. Сам знаешь, Ма ни тебе, ни мне не простит, если уйдешь голодным.

Завидев Дина, Ма крепко обняла его. В его груди что-то дернулось.

— Чем сейчас занимаешься, Дин?

— Работаю, — отвечал он и указал рукой. — Там, повыше. Я охочусь.

Со своего места Дин видел Джекову комнату, прежняя кровать исчезла. На ее месте появилась новая, коротенькая, чуть длиннее его руки, укрытая голубым шерстяным одеялом и кисеей.

Дин поел. Они долго сидели за столом, не говоря ни слова. Потом Дин ушел, попросив у Продда топор.

— Как ты думаешь, он не в обиде на нас? — беспокойно глянула в спину Дина миссис Продд.

— Он-то? — переспросил Продд. — Он не вернется сюда, даже если его упрашивать. Я, по совести, все время этого опасался, — он подошел к двери. — Слышь-ка, не берись за тяжести.

Джейни читала — медленно и разборчиво, чтобы близнецы поняли.

Они были счастливы.

Счастливы они были с того времени, как попали сюда.

Дом стал для них радостным открытием. Стоял он в несчетных милях от соседей, никто и никогда к нему не подходил. Этот большой дом возвышался на холме, посреди дремучего леса, и почти никто не знал о его существовании. От дороги его ограждала высокая стена, а от леса — высокий забор, под которым протекал ручей. Бони открыла этот дом случайно, когда все устали и решили поспать у дороги. Она проснулась первой, отправилась на разведку и увидела забор, он-то и привел ее к дому. Им пришлось затратить уйму времени, чтобы найти Лазейку для Джейни.

В самой большой комнате была тьма тьмущая книг, нашлись и старые одеяла. В темном холодном погребе обнаружилось с полдюжины коробок овощных консервов. Возле дома серебрился пруд, купаться в нем было куда интересней, чем в ванных, почему-то лишенных окон. Было где играть в прятки. Нашлась даже комнатка с зарешеченными окнами и цепями, прикованными к стене.

Прежде Дина нисколько не волновало — есть возле него люди или нет. Теперь его внутренняя суть вновь жаждала одиночества. Но за восемь лет, проведенных на ферме, Дин успел отвыкнуть от жизни лесного зверя. Ему необходимо было укрытие. Земляная котловина под нависшей скалой, на которую он набрел, показалась ему вполне подходящей.

Сначала он ограничился элементарным: выбросил из пещеры валежник, чтобы можно было как следует улечься, и подвязал пару колючих кустов при входе, чтобы не поцарапаться о можжевельник. Шли дожди, ему пришлось выкопать сточную канавку и соорудить над головой что-то похожее на крышу.

Но время шло, и он все более увлекался благоустройством своего жилья. Натаскал веток, засыпал их землей и хорошо утоптал, — получился ровный пол. Вытащив из задней стенки шаткие камни, он увидел, что выемки образуют полки, куда войдут скудные пожитки.

Ночами он наведывался на фермы, широким кольцом окружавшие гору. Много за один раз он не уносил и никогда не возвращался туда, где уже побывал. Так он раздобыл морковь, картошку, десятипенсовые гвозди и медную проволоку, сломанный молоток и чугунок. Однажды Дин подобрал кусок свинины, свалившийся с повозки, и припрятал его. А вернувшись после следующей вылазки, обнаружил, что в гостях у него побывала рысь. Этот случай навел его на мысли о стенах, потому-то он и вернулся за топором. Скоро нехитрая хижина с индейским очагом была готова.

Он как раз подыскивал недостающие камни для очага, когда нечто невидимое коснулось его. Он дернулся, словно от ожога, и спрятался за деревом, затравленно озираясь.

Он уже давно утратил прежнюю, ненужную теперь чуткость к зову детей. Владение речью вытеснило это чувство.

Теперь кто-то звал его, звал, словно дитя. Дальний клич был едва различим, но невыразимо знаком. Призывная мольба гнала Дина сильнее жгучего кнута, сокрушительных пинков и грубых воплей.

Ничего поблизости не обнаружив, он медленно выбрался из-за дерева и возвратился к камню, который перед этим раскачивал. Еще с полчаса он отрешенно трудился, не позволяя себе прислушаться к зову. Но что-то настойчиво влекло его.

Он поднялся, словно сомнамбула, и пошел на зов. Чем дальше он уходил, тем решительнее становился призыв, и тем более властной становилась его сила. Так Дин шел целый час, шел прямо, не сворачивая, не огибая препятствий, переступая через валуны и поваленные деревья, продираясь сквозь чащу. Он уже почти впал в транс, когда голова его ткнулась в железные прутья забора. Перед глазами побежали круги. Когда сознание прояснилось, он чуть было не потерял его вновь: Дин узнал «то» место!

На миг им овладела твердая решимость — немедленно покинуть это страшное место. Но тут он услышал голос ручья…

Там, где вода уходила под забор, он нагнулся, отыскивая ту самую брешь. Ничто не изменилось.

Дин попытался заглянуть в щель, но мощные заросли остролиста сделались еще гуще. До него не доносилось ни звука… Только призрачный зов… Он был испуганным, встревоженным, молил о помощи.

Может быть, холодная вода помогла. Разум Дина вдруг сделался ясным, как никогда прежде. Глубоко вдохнув, он нырнул и оказался по ту сторону забора. Осторожно прислушиваясь, он спрятался в воду, выставив только нос. Таким манером он начал медленно передвигаться и наконец увидел…

На берегу сидела маленькая девочка лет шести в порванном платье из шотландки. Заостренное, недетское лицо осунулось от забот. Осторожность его оказалась напрасной: девочка глядела прямо на него.

— Бони! — резко выкрикнула она.

Ничего не произошло.

Он остановился, а она следила за ним, все еще с беспокойством. Он понял природу этого зова: тревога. И все же девочка не сочла его появление достаточно важной причиной, чтобы отвлечься от своих мыслей.

Впервые в жизни он ощутил прилив гнева и разочарования. Впрочем, ощущение сменилось волной облегчения, как будто он сбросил с плеч сорокафунтовый рюкзак, проносив его сорок лет. Он не знал, не догадывался о тяжести, лежавшей на плечах его.