Журнал «Если», 1994 № 08
Шрифт:
— Чертова путаница у тебя в голове. Тебе трудно жить.
— Я живу весьма уютно, — возразила я с вызовом.
— Оно и заметно — одна целых десять лет, никого, кроме прислуги, не видишь.
— Мужчины — это животные, а женщины…
— Женщин ты ненавидишь. За то, что им известно такое, чего не знаешь ты.
— И не хочу знать. Я счастлива.
— Черта с два.
Я промолчала. Какая грубость!
— Ты хочешь знать обо мне все: откуда я и как стал таким.
— Да, хочу.
— Я где-то родился и как-то вырос. Они даже не подумали пристроить меня в сиротский приют. Значит, я убежал. Да, я убежал, но не в деревню — в леса.
— Почему?
Он задумался.
— Наверное, потому, что людская жизнь казалась мне бессмысленной. А тут я мог расти, как хотел.
— И как ты хотел? — спросила я.
Он второй раз повторил:
— Ты учишься, но не думаешь. Оказывается, есть такая разновидность… ну, каких-то существ. Она состоит из отдельных частей, но образует единую личность. У нее есть нечто вроде рук, нечто вроде ног, подобие говорящего рта и мозга. А я — воля этой личности. Очень сжатая, конечно, но лучшей не встречал.
— Ты безумен!
— Нет, нисколько, — отвечал он без обиды и с абсолютной уверенностью. — У меня есть та часть, которая служит вместо рук. Я могу направить их куда угодно, и они сделают все, что велю. У меня есть говорящая часть. Очень хорошая.
— Ну сам ты не слишком красноречив, — отвечала я.
Он удивился:
— Так я не о себе! Она там, с остальными.
— Она?
— Ну та, что говорит. Теперь мне нужна, которая думает, и та, что может сложить одно с другим и найти правильный ответ. А когда все окажутся вместе и будут сообща работать, я стану тем самым невиданным существом, о котором тебе говорил. Поняла? Только я хочу, чтобы у него была воля получше моей.
Моя собственная голова шла кругом.
— А почему ты все это затеял?
Он серьезно поглядел на меня:
— Такое не задумаешь. Так, наверное, должно быть. Как и то, что я умею заставить всякого выполнить мое желание. И ты, например, сейчас забудешь обо мне.
Я сказала сдавленным голосом:
— Но я не хочу забывать…
— Захочешь… Сперва ты возненавидишь меня, а потом, не скоро, будешь мне благодарна. Может быть, тогда ты сумеешь сделать кое-что для меня. И сделаешь это охотно. Но сейчас ты все забудешь, да, все, кроме чувства. И моего имени, может быть.
— Подожди, подожди! — вскрикнула я. Только бы он не ушел! Грязный, гадкий зверь, он каким-то невероятным образом поработил меня. — Разве ты оставишь меня так просто…
— Ах, это, — произнес он. — Да, я понимаю.
Двигался он, как молния. Сперва надавило, раздвигая, пронзило, и в муках блаженства утонула боль.
Выбрался из всего этого я на двух четко разделенных уровнях.
Мне одиннадцать, и я задыхаюсь от потрясения, переживая вторжение в чужое «я». Мне пятнадцать, я лежу на кушетке, а Стерн все жужжит: следом за пальцами расслабились твои лодыжки, живот, шея, спина…
Я сел и спустил ноги на пол:
— О’кей!
Стерн проницательно поглядел на меня.
— Что ты имеешь в виду?
— Все было, как ты предположил. Там, в библиотеке. Когда мне было одиннадцать. А она сказала «Малышу — три». И все, что три года кипело в ней, хлынуло на меня, подростка, незащищенного, открытого. Это было так больно, то, что происходило с ней.
— И ты это почувствовал?
— На какую-то долю секунды я сделался ею, понимаешь? Я стал ею, чувствовал, поступал, как она, видел, слышал и ощущал все до последней мелочи. И я мог припомнить любое мгновение ее жизни.
— Гештальт, — пробормотал он.
Я подошел к Стерну, он поднял лицо, когда я склонился над ним. Сперва вздрогнул, но потом справился с собой и даже пододвинулся ближе. Я впился в него взглядом.
— Боже, — пробормотал он, — Клянусь, у тебя зрачки вращаются, как колеса.
Стерн прочел много книг. Я и не думал даже, что их столько понаписано. И я проскользнул внутрь, выискивая необходимое.
Трудно описать, что я испытал. Словно бы идешь по тоннелю, своды которого утыканы палками с медными кольцами на концах, как при игре в серсо, и ты можешь взять любое из них.
А теперь представьте, что у вас тысяча рук, и все срывают эти кольца. И еще: тоннель тянется тысячи миль, но вы проходите его мгновенно.
И мне это далось легче, чем Дину.
Я выпрямился и отошел от Стерна. Ему было явно не по себе. Он даже испугался.
— Все в порядке, — успокоил я.
— Что ты сделал со мной?
— Мне были нужны кое-какие слова. Спасибо.
Держался он превосходно. Положил трубку в
карман, провел кончиками пальцев по лбу и щекам. А потом сел, уже в полном порядке.
— Я знаю, — сказал я. — Так себя чувствовала мисс Кью после встреч с Дином.
— Кто ты?
— Скажу. Я — центральная ганглия сложного организма, состоящего из компьютера — Малыша, телепортеров Бини и Бони, телекинетика Джейни и меня самого — телепата и управляющего. В нас нет ни единой черты, которая еще неизвестна людям. Только в нашем случае каждый элемент действует с максимальной эффективностью.
Его создал Дин. Я пришел Дину на смену, но когда он умер, я был еще слишком неразвит, к тому же получил тяжелый удар от мисс Кью. Мисс Кью. Она дала нам безопасность. Но мой гештальт-организм погибал от безопасности. Тогда я понял — или я умру, или она. О, конечно, части бы выжили: две цветные девчонки с недоразвитой речью, девушка-интровертка, любящая рисовать, монголоидный идиот и я сам. — Я усмехнулся. — Конечно, ее оставалось только убить. Из чувства самосохранения гештальт-организма.
Стерн пожевал губами и выдавил наконец:
— Но я не…
— И не надо, — я расхохотался. — Просто чудесно. Ты действительно мастер своего дела. Это говорю я — ты далеко пойдешь. Хочешь знать, что еще мешало? Я не мог миновать этого, «Малышу — три», потому что в этих словах и крылся ключ к тому, что я есть. И я не мог обнаружить его потому, что боялся вспомнить, как был одновременно мальчиком, мисс Кью и частью чертовски огромного целого. Я не мог быть и тем, и другим сразу — и не мог не быть.