Журнал «Если», 1995 № 05
Шрифт:
Так как на сей раз она была одна, я вполне мог догнать ее и попытаться заговорить. Но мне не пришлось нарушать этикет. Как раз в этот момент она бросила взгляд назад и на сей раз не стала делать вид, что я ей не знаком. Девушка остановилась и подождала меня.
Когда я подошел довольно близко, ее плечи обнажились. На этот раз я сумел хорошо разглядеть, как это происходит. Краем глаза я видел нижнюю часть жакета и юбки. Создавалось впечатление, что мой взгляд прожег огромную дыру в ее одеянии.
Несколько зевак на улице уставились на нее. Правда, они изо всех сил старались показать, что ничего не замечают. (Не забывайте, мы ведь живем в Шатли.)
Когда между нами оставалось десять футов, жакет Белоснежки снова стал целым, но зато юбка укоротилась до границ пляжного бикини. Потом костюм собрался воедино, если не считать большого круглого выреза вокруг пупка.
«Вырез» — не совсем точное определение, материал костюма и тело девушки переходили друг в друга, как свет мерцающей свечи смешивается с темнотой комнаты.
«Да, она Белоснежка не только лицом», — подумал я, ибо моему взору фрагментами предстали все части ее великолепного мраморного тела.
— Меня зовут Вэл Матерс, — представился я, — и я подозреваю, что вы меня хорошо знаете.
Этим я сразу заработал очко. Ее глаза округлились, и она спросила:
— С чего вы это взяли?
— Вы узнали меня в баре вчера вечером. Она кивнула, признавая, что так оно и было. Но больше ничего не стала говорить.
— Кто вы? — спросил я.
— Миранда.
— Просто Миранда?
Ее костюм, что было довольно странно, перестал меняться. Возможно, тут все зависело от того, под каким углом смотришь. Желая продолжить эксперимент, я протянул руку, чтобы коснуться ее талии… Она больно ударила меня по руке, однако в ее порыве не было злости.
— Нужно сначала дождаться приглашения, — холодно заметила она, повернулась и, к моему глубокому разочарованию, пошла прочь. Я ждал большего от этой встречи.
Джил уже пришел в «Коппер Бич». Мы устроились в углу, там, где прошлым вечером сидели великаны.
Джил и я были одного роста и комплекции, и когда-то походили друг на друга. Теперь он носил очки, и с его лица не сходило упрямое выражение: оставьте-меня-в-покое; я очень надеялся, что выгляжу иначе. Джил мог бы достичь любых вершин. То есть теоретически способности позволяли ему это. На практике же он не добился ничего и никогда не добьется.
Будучи человеком чутким, я понимал его лучше, чем кто бы то ни было, за исключением, быть может, Барбары. Однако никто ничем не мог ему помочь. Потому что он сам ничего не мог сделать для себя. Малейшая критика, тень намека на порицание, даже шутливого, наносила ему глубокую рану. Он был страдалец. Из тех, что, раз слегка поцарапавшись, будут кровоточить не один день. Если Джил совершал ошибку, то не меньше месяца приходил в себя. Да и не ошибку вовсе: просто кто-то мог неосторожно намекнуть, что Джил сделал нечто глупое, и он начинал страдать. Долго и молчаливо.
Конечно, Джил защищался. Всю свою жизнь он тратил на то, чтобы упредить нападение, которое никто и не собирался совершать.
Я жалел его почти так же сильно, как себя. Что толку от едва ли не гениальных способностей, если небрежная реплика дурачка клерка могла привести к месяцу мучительных страданий?
Джил женился на Барбаре, втором странном гении; она рисовала, занималась лепкой, писала стихи и наотрез отказывалась удаляться от своего дома более чем на пять миль.
— Что тебе известно, Вэл? — неожиданно спросил Джил, после того как официантка принесла нам пиво. — Как ты думаешь, что здесь происходит?
— А в чем дело?
— Банда каких-то парней болтается вокруг нашего дома, — сказал он. — Их почему-то очень интересует Гарри.
Гарри — двухлетний сын Джила и Барбары. Он был их единственным ребенком и таковым и останется по двум весьма убедительным причинам. Барбара больше не могла иметь детей. Да и Джил, как он мне однажды признался одним пьяным вечером, — тоже.
— Могу я одолжить у тебя Дину? — спросил он.
— Она бы составила компанию Барбаре. Жена нервничает, когда я на работе.
— От Дины будет немного проку.
Джил раздраженно пожал плечами. Он всегда начинал проявлять нетерпение, когда кто-то не мог сразу понять его.
— Я не думаю, что эти ребята хотят чего-нибудь плохого. Может быть, они вообще больше не появятся. Просто Барбара целый день находится одна в доме… Я подумал о Дине, потому что она тоже, в основном, сидит дома.
— Хорошо, — согласился я. — Постараюсь уговорить Дину.
Как ни странно. Дина прекрасно ладила с Джилом и Барбарой. Грустные гении не любят конкуренции и не переносят критики, а Дина была не способна ни на то, ни на другое.
— В этих ребятах есть что-то странное, — продолжал тему Джил. — Они пришли в банк поменять деньги. Серебряные монеты на банкноты. Никто, кроме меня, не заметил одной очень необычной вещи. Почему-то я никому не сказал об этом.
Джил порылся в карманах и достал две полкроны, два флорина и два шиллинга. Он больше ничего не сказал, поэтому я стал сам рассматривать их. Полкроны были новенькими, флорины старыми и потускневшими.
Присмотревшись более внимательно, я заметил на одной из полкрон почти невидимую царапину, на второй была точно такая же. Флорины тоже выглядели абсолютно одинаковыми.
— И таких монет было много?
— Да.
— Хочешь что-нибудь добавить? — спросил я.
— Пока нет. Ну?
Он хотел, чтобы я попытался сделать тот же вывод.
— Я знаю, почему ты никому не сказал об этом, — заявил я.
— Неужели?
— Это, конечно, фальшивые монеты. Но качество работы таково, что это будет очень трудно доказать, особенно теперь, когда они смешались с подлинными. А банкноты нельзя просто продублировать — их сразу выдадут номера.