Журнал «Если», 1995 № 07
Шрифт:
«Они готовы ко всему».
«Непонятна причина волнения. (Я) не имею права наносить ущерб твоему народу, поскольку вы с другом отправили командованию потомков депешу. Кстати, в ней сказано, что мы с вами — не враги. Не можем быть врагами. Не должны».
ЗЕМЛЯ
В последний день своего пребывания на Земле Ланье наслаждался физическим трудом — колол дрова для кухонной печи (скорее, украшения интерьера, нежели предмета необходимости). Ставил на чурбан железный клин, от души бил по нему кувалдой, укладывал дрова в
Время от времени он заглядывал в кухню, где Карен пекла хлеб, и к полудню получил свежую краюху.
— Нынче я уже обхожусь без малюток-помощничков. — Он показал на настенный календарь, где краснела метка. К этому дню должны были раствориться последние микроскопические дистанционные лекари.
— Надо бы поговорить с Крайстчерчем насчет осмотра. — Золотисто-зеленые глаза Карен проследили за его рукой.
— А что толку? Все равно имплант не уберут. Они упрямы, а я еще упрямей! Даешь бойкот врачебной тирании Рэса Мишини!
Карен улыбнулась. Видимо, она устала спорить.
— Вкусный хлеб. — Ланье поморщился, натягивая сапоги, — пока колол дрова, он обнаружил у себя обновленные мышцы. — От одного аромата можно снова возлюбить этот мир.
— Старый английский рецепт с хунаньскими добавками. — Карен достала из печи вторую буханку. — Мама его называла Хлебом Четырех Единств. — Она положила буханку на лоток печи. — Хочешь пройтись?
Ланье кивнул.
— После такой работенки невредно размять ноги и продышаться. Не хочешь присоединиться?
— Еще четыре каравая. — Карен взяла его за руку, чмокнула в щеку и нежно, заботливо провела ладонью по седой щетине. — Ступай. Когда вернешься, будем обедать.
По короткой тропке он обогнул дом и углубился в хвойный лес, в двадцатом веке чудом избежавший вырубки под корень. Повсюду изгибались папоротники; зеленый ковер был весь в брызгах золота, падавших сверху сквозь переплетение ветвей. В кустах и кронах деревьев хлопотали пичуги.
Пройдя километра два, он ощутил слабость. Еще через несколько шагов в правой половине тела возникли оцепенение и тупой зуд. Намокло под мышками, ноги задрожали, как у больной собаки. Пришлось остановиться и опереться на альпеншток. Вскоре ноги и вовсе подломились, и он сел — даже не сел, а упал — на старый замшелый пень.
Правая сторона тела. Левое полушарие мозга. В левом полушарии было сильное кровоизлияние…
— А где же помощнички? — произнес он тонким от боли, почти детским голосом. — Что ж вы меня так подвели?
На лицо упала тень. Ланье сидел скорчившись, не мог даже поднять голову. Кое-как повернув ее, он увидел Павла Мирского, стоявшего метрах в двух, не дальше.
— Гарри. Теперь ты можешь пойти со мной?
— Не возьму в толк, почему я скис. Помощнички…
— Наверное, они неэффективны.
Сознание быстро меркло.
— Не знаю.
— Не самый лучший тип. Не тальзит. Псевдотальзит.
— Врачам виднее.
— Ничто человеческое не совершенно. — Мирский говорил очень спокойно, однако не приближался к Ланье. Даже не спрашивал, нужна ли помощь.
А Ланье уходя, не прихватил коммуникатор.
Боль почти сгинула, остался только черный туннель, лязгающие в памяти двери.
— Пора, да? Ты здесь потому, что пора?
— Ты скоро запишешься в имплант. Но ты этого не хочешь.
— Нет. Но почему — сейчас? Я не ждал…
Мирский опустился на колено и пристально поглядел на него.
— Сейчас. Ты умрешь. И можешь это сделать либо их способом — и тогда получишь новое тело, — либо по-своему. А для этого нужно пойти со мной.
— Я… не понимаю. — У Ланье заплетался язык. «Ужасно. И прежде было ужасно, и теперь… Карен…»
Мирский печально покачал головой.
— Гарри, идем. Там — приключения. Удивительные открытия. Решай скорее. Очень мало времени.
«Некрасиво».
— Вызови помощь… пожалуйста.
— Не могу. Я ведь сейчас не здесь. То есть, я здесь, но на этот раз не физически.
— Пожалуйста.
— Решай.
Ланье закрыл глаза, чтобы не видеть туннеля, но тщетно. Он уже едва сознавал, где он и что с ним происходит.
— Ладно, — согласился он даже не шепотом — мыслью. На веки легло что-то теплое, и он ощутил, как лезвие (не причиняющее боли, просто острое) входит в голову и, как кожуру с картофелины, снимает оболочку мыслей; на краткий миг исчезло само «я», но лезвие не остановилось… Затем процесс приобрел обратное направление: все возвращалось на свои места, но уже на иной основе, как будто Ланье был слоем краски, снятым со старого холста и перенесенным на новый… хотя он не ощущал этого холста, как и земли под ногами, никакой тверди, ничего, кроме «рисунка» и необъяснимой связи с Мирским, который уже не походил на себя и вообще на человека. Свет, который видел Ланье, уже не был светом, а слова, которые он слышал, не были словами…
Ланье повалился набок, круша папоротники и срывая кору с гнилого пня. Полузакрытые глаза остекленели. Правая рука согнулась, пальцы скрючились и тут же расслабились. Легкие несколько раз конвульсивно сжались и замерли. Сердце билось еще несколько минут, но и оно наконец затихло. Имплант не пустовал, но Гарри Ланье был мертв.
ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
В Седьмом Зале владычествовали тени. Солнце, Земля и Луна освещали другую сторону Камня, а эту — только звезды. Пустота и мрак гигантской цилиндрической котловины с ровной кромкой бросались в глаза даже на фоне космических пустоты и мрака. Из котловины давно выгребли обломки, и теперь на периметре светились лишь четыре ряда прожекторов да нечто вроде ведьминых огней — это бригады наладчиков устраняли последние недоделки.
Под колпаком, прикрывавшим скважину, находилась группа особо важных персон и гостей рангом пониже: официальные историки Гекзамона, с которыми Корженовский был довольно близко знаком; ученые и инженеры, готовые взять на себя исследование и обслуживание Пути. Присутствовали и высшие государственные лица: президент, председательствующий министр и глава администрации Пуха Чертополоха Джудит Хоффман.
А еще Ольми, который выглядел намного спокойнее и увереннее в себе.
Все они терпеливо висели на тусклых нитях силовых лучей. Как мухи, угодившие в паутину, висят в ожидании паука.