Журнал «Если», 1997 № 01
Шрифт:
Его мысли были прерваны прибытием на место. В ноздри ударил целый букет неприятных запахов. В темноте автоматически включились инфракрасные очки.
Он находился у Бетховена в кухне. В стене чернел полный золы очаг. Громоздились столы, открытые полки с посудой и кухонной утварью. На одном из столов лежал зловещего вида нож. В углу пылился щербатый рояль. Роббинс усмехнулся нелепости этого зрелища.
Он медленно вошел, стараясь не натыкаться на стоящие в беспорядке пюпитры и стулья.
— Стой!
Роббинс в ужасе замер и опасливо повернул голову в ту сторону, откуда раздался голос. Благодаря инфракрасным очкам он разглядел чей-то
— Не входи в спальню, — предостерег незнакомец.
— Кто вы такой? — прошептал Роббинс. — Что вы здесь делаете?
Человек подошел ближе и снял очки и капюшон. Роббинс заморгал, не в силах понять происходящее.
На Роббинса смотрели собственные глаза.
Человек опять надел очки.
— Молчи и слушай.
Роббинс кивнул, и незнакомец заговорил. Многие его инструкций казались лишенными смысла, но он заверил Роббинса, что со временем тот все поймет. Услышав о причинах, из-за которых ему следовало исполнить все в точности, Роббинс с трудом устоял на ногах.
Он не запротестовал, а подчинился, когда незнакомец попросил впрыснуть препарат ему в правую руку.
— Пусть думают, что ты сделал укол самому Бетховену. Нельзя же тебе возвратиться с целым инжектором, — произнес незнакомец, морщась и опуская рукав. — Если все пройдет нормально, я не пострадаю. А ты пробыл здесь достаточно, пора обратно.
— Ты вернешься со мной? — спросил Роббинс.
— Нет. Если Эверетт права и все получится, я не смогу вернуться. Да, кстати… — Незнакомец подошел к роялю Бетховена и улыбнулся. — Слушай внимательно!
— Ты разочарован, что ничего не вышло?
— Переживу.
Антония сидела рядом с Роббинсом на диване в его квартире. Они слушали музыку. Она жмурилась и улыбалась, позволяя волшебным звукам симфонии обволакивать их.
Обняв Антонию и прижав ее к себе, Роббинс тоже закрыл глаза. Он все еще пытался разобраться во всем, что произошло за три дня, истекшие с момента одобрения гуманитарным комитетом его предложения, особенно после его перемещения на ТКЗ для введения вакцины Бетховену.
Следуя инструкциям человека в доме Бетховена, он сразу же после возвращения на Землю нашел Эртманн. Собственно, искать ее не пришлось: она по-прежнему сидела на стуле в переходной камере в обществе Харрисона и Майлса, как перед его перемещением на ТКЗ с вакциной. Увидев его, Эртманн, не дав ему открыть рта, призналась, что уже побывала там и ввела Бетховену препарат, блокирующий действие вакцины. По предложению Роббинса вызвали Эверетт, которой задали вопрос о дальнейших действиях. Та бросила на него подозрительный взгляд, словно собираясь напомнить, что это по ее предложению он отправится на ТКЗ для «ранней» встречи с Эртманн. Однако она согласилась, что необходимо поступить именно так.
Оказавшись в который уже раз в доме Бетховена, он дождался Эртманн, убедил ее довериться ему, назвавшись ее союзником, и объяснил, как надо поступить. Напоследок он взял с нее слово, что, возвратившись, она не наложит на себя руки.
Вернувшись на Землю, он переоделся и перенесся в Вену 1827 года. Тамошние газеты сообщали о смерти Бетховена днем раньше, чего и следовало ожидать, коль скоро он не вводил композитору вакцины. Он снова вернулся домой — несолоно хлебавши.
Труднее всего было обмануть накануне участников специального заседания гуманитарного комитета, заявив, что он сделал все ради продления жизни Бетховена. Все с
Предложение отказаться от проекта было одобрено четырьмя голосами против двух. Против высказались Литтон и Шимура, расстроенные тем, что «горят» их проекты. Роббинс сомневался, правильно ли поступил, послушавшись человека, назвавшего себя «Роббинсом в будущем». С другой стороны, если не доверять самому себе, то кому же тогда доверять?
Эртманн откликнулась на просьбу и нанесла ему визит. Он уговорил ее никому не рассказывать о «заговоре». Если кто-то узнает об истинных событиях, опасные попытки будут повторены, чего оба никак не хотели. Дороти поблагодарила его за все, особенно за то, как он помог Харрисону убедить исполнительный комитет не увольнять ее из института. Обняв его и чмокнув в щеку, она убежала.
Вспоминая это прощание, Роббинс ловил себя на чувствах, которые нельзя назвать платоническими. Увы, он для нее староват. К тому же у него есть возлюбленная…
Симфония приближалась к своему громоподобному, взрывному апофеозу. Антония крепко прижалась к нему.
— Какая красота! — мечтательно прошептала она. — Сколько экстаза, жизни, торжества!
— Да, — согласился он. — Но ты все равно заманчивей.
Их губы слились, и он забылся в поцелуе. Музыка ненадолго стихла, а потом сменилась иной мелодией — могучим, торжествующим, воинственным до мажором. Той самой, которую наиграл на рояле в кухне Бетховена незнакомый человек… Роббинс очень сожалел, что так и не узнал, что это такое.
Антония нежно прошептала ему в ухо:
— Не надо расстраиваться из-за того, что ты не добыл новой музыки. Вспомни: «Звучащие мелодии прекрасны, беззвучные прекраснее стократ…»
Ее грудь скользнула по его рубашке, во взгляде появилась робость. Он очень давно не видел в ее глазах такого выражения, но помнил, что оно означает. Он глянул через ее плечо на бюст Бетховена на рояле. На гипсовых губах гения играла одобрительная улыбка.
В комнате звучал могучий оркестр. Последовало, искрометное восходящее глиссандо и заключительные аккорды фортиссимо последней симфонии Бетховена.
То была полная радости Девятая симфония ре минор.
Тэд Рейнольдс
ПОХИЩЕНИЕ
Кое-кто затрудняется с ходу определить, что же такое современный грабеж — искусство, хобби или политика? Анализируя деятельность лучших мастеров, мы видим, что в основе их практики лежат, как правило, все три составляющие. К тому же глубокое моральное удовлетворение, проистекающее из квалифицированного исполнения замысла, полная незаинтересованность в материальной выгоде и презрение к чужой собственности затрагивают чрезвычайно чувствительные струнки человеческой души — эстетическую, игровую и общественную.