Журнал «Если», 1999 № 12
Шрифт:
Я примчался в деревню Санда через шесть дней после того, как покинул Лиси. До Спайни оставалось полтора дня пути, но когда ждут корабль, все должны быть здесь, у места приземления, а не в Спайни.
В белом глинобитном поселке стояла мертвая тишина. Было пять часов с небольшим. Время послеобеденного сна. Никто не встанет, во всяком случае до шести, но я все-таки постучался к консулу. Здесь никого не оказалось, дом был крепко заперт. Я попробовал разглядеть хоть что-нибудь сквозь тканые занавески, но большого успеха не добился. Увидел только «горячий» передатчик Лако
Я не отправлял репортажей с позавчерашнего дня. Записи кончились, а терять время на остановки и отладку оборудования нельзя — того и гляди опоздаешь. У Лиси я время от времени два-три дня молчал, затем отправлял сразу несколько статей, так что Брэдстрит не сразу догадается, что я пропустил назначенное время. Правда, он скоро поймет, в чем дело… но не сразу. Я решил не отправляться в Спай-ни, пока не поговорю с кем-нибудь и не узнаю, куда они все делись. И уж во всяком случае, не стоит ехать ночью. Словом, я сел на низкое глиняное крыльцо, наладил свое оборудование и проверил, как дела с кораблем. Судно на подходе. Должно приземлиться послезавтра. Ну и где же все? Дать сообщение: «Опять Проклятие?» Или «Группа исчезает»?
Все это мне было уже поперек горла, поэтому я сочинил два столбца об Эвелин Херберт из группы Хауарда, хотя и не был знаком с ней. Эвелин появилась после того, как я уехал на север писать о побоище. Брэдстрит говорил, что она красавица. Вернее, не совсем так: он заявил, что Эвелин — самая красивая женщина из всех, кого ему доводилось видеть, но это было сказано, когда мы застряли в Камсине и приканчивали очередную бутылку джина.
«Она выглядит, — вещал он, — как Елена Троянская. Рехнуться можно. — Слово было явно неудачным, поскольку здесь, на Колхиде, все были трехнутые. — Даже Санд без ума от нее».
Я занял позицию скептика — даже после джина.
«Нет, правда, — прочувствованно говорил Брэдстрит. — Санд делает ей подарки, отдал ей собственную бейю, предлагал переехать к нему в лагерь, но она отказалась. Ты должен ее увидеть. Она прекрасна».
Поверить в это мне так и не удалось, но репортаж получился отличный. Вчерашняя порция строк была готова. Но о чем писать сегодня?
Я обошел поселок и постучался во все двери. Никто не ответил, и Я вспомнил, на что это похоже — Камсин после боя. А вдруг истерические просьбы Лако поторопиться каким-то образом связаны с Сан-дом? Допустим, Санд, увидев сокровище, решил завладеть им?
Я тут же соорудил статью о Комиссии. Где бы ни возникали споры по поводу археологических находок, приезжала Комиссия по древностям и работала до тех пор, пока оппоненты не уставали и не были готовы сдаться. Впрочем, многие относятся к Комиссии гораздо серьезнее, чем она того заслуживает.
Однажды Комиссию пригласили решить, кому принадлежит планета, поскольку при раскопках обнаружилось, что ее так называемые аборигены прибыли сюда на космическом корабле несколько тысячелетий назад. Комиссия
Члены Комиссии заслушивали свидетельства четыре года, затем объявили перерыв для осмотра вещественных доказательств, предоставив претендентам сражаться друг с другом. Перерыв этот длится по сей день (хотя прошло уже десять лет), но об этом я упоминать не стал. Написал, что Комиссия — рука справедливости, беспристрастная и суровая, и горе тому, кого заподозрят в алчности. Может быть, это заставит Санда дважды подумать, прежде чем он перебьет людей Хауарда и заберет себе все сокровища (если он этого уже не сделал).
Здесь по-прежнему не было и признака жизни. Я еще раз обошел домишки, опасаясь, что найду распахнутую дверь и увижу за ней груду трупов. Но, в отличие от Камсина, здесь не оказалось никаких следов разрушения. Побоище исключалось. Наверное, все ушли к Санду делить сокровища.
Заглянуть в его лагерь, обнесенный высокой стеной, было невозможно. Я погромыхал затейливыми железными воротами, и вдруг появилась не знакомая мне бейя. Она несла керосиновый фонарь — чтобы зажечь его снаружи, пока не закатилось солнце. Я не был уверен, что бейя слышала, как я колотил в ворота. Она казалась старой, хотя по поводу их возраста трудно сказать что-либо определенное: все они ростом с двенадцатилетнего ребенка. Черные волосы не седеют, черные зубы не выпадают. Эта бейя была одета в черные одежды, а не в обычную рубаху, что означало ее высокое положение при дворе Санда. Руки покрыты шрамами от укусов кхранов.
— Санд здесь? — спросил я.
Она не ответила. Повесила фонарь на крюк у ворот и смотрела, как в лужице керосина на дне фонаря разгорается пламя.
— Мне нужно увидеть Санда, — сказал я, повысив голос. Наверное, у нее нелады со слухом.
— Никого внутри, — ответила бейя; ее плоское лицо ничего не выражало.
Означает ли это, что Санда нет? Или что ей не позволено никого впускать?
— Санд. — повторил я. — Мне нужно его увидеть.
— Никого внутри, — повторила она.
У другой бейи добыть информацию было легче. Той я как-то подарил карманное зеркальце и стал другом на всю жизнь. Сейчас ее здесь не было; вероятно, это означало, что самого Санда тоже нет. Но куда же он пропал?
— Я корреспондент, — сказал я и подал свое журналистское удостоверение. — Покажи ему это. Думаю, он захочет поговорить со мной.
Она посмотрела на карточку, перевернула, потерла пальцем гладкий пластик.
— Где он? Уехал в Спайни? — добивался я.
Бейя повернула карточку лицевой стороной вверх. Потыкала тем же пальцем в голографическую надпись «горячая линия», словно пытаясь просунуть его между трехмерными буквами.
— Где Лако? Где Хауард? Где Санд?
Она повернула карточку на ребро и принялась разглядывать ее край. Щелчком перевернула, глядя на буквы, вновь поставила на ребро, наблюдая, как трехмерные буквы становятся плоскими.
— Послушай, — сказал я. — Ты можешь взять это себе. В подарок. Только скажи хозяину, что я здесь.