Журнал «Если», 2001 № 09
Шрифт:
— Теперь у тебя есть деньги. Продажа вот-вот начнется.
— Купи программы, которые понадобятся, чтобы отследить передачу снимков новым владельцам. Запомни их имена.
Рубиновые глаза робота сверкнули.
Было уже темно, когда они вышли из леса. Джеймсон никак не мог понять, что видит в небе: то ли звезды, то ли овалы, в которых находились другие люди и роботы.
Он еще долго сидел у себя в комнате, единственном доме, который знал в этой жизни, тесном и холодном.
—
И не видел снов.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
Виктор Комаров
Неудачник
Горюн плотно притворил за собой дверь:
— Вы слышали, научным руководителем нашей экспедиции назначен Станислав Васильевич Мешков?
— А почему у вас такой встревоженный вид? — спросил Мигунов.
— Вы ничего не знаете?
— Читал, разумеется, его работы. А вообще-то я здесь новый человек.
— Ничего, теперь узнаете, — мрачно сказал Горюн.
— У него что — тяжелый характер? — поинтересовался Мигунов.
— Нет, что вы… Станислав Васильевич милейший человек.
— Так в чем же дело? — удивился Мигунов.
— Как вам сказать… Говорят, однажды он был с женой в театре. Спектакль закончился, а на улице ливень. Он оставил жену в вестибюле, а сам отправился искать такси. Нашел, сел в машину и уехал домой — про жену-то и забыл… Входит в квартиру — естественно, жены нет. Через час она возвращается вся промокшая. А он удивляется: где ты ходишь в такую погоду?..
Мигунов не сдержал улыбки.
— Слушайте дальше. Выходит он как-то с заседания Астрономического Совета. Идет в гардероб, с трудом натягивает на себя дамскую меховую шубу и преспокойно удаляется. А свою шубу оставляет на вешалке… Очевидцы утверждают, что по дороге он бормотал: мол, никак не могу сегодня застегнуть шубу — не сходится… Поразительная рассеянность.
— Ну и что? — сказал Мигунов. — Я всегда считал, что рассеянность ученого — это высшая степень сосредоточенности. Человек умеет полностью отключаться от всего постороннего.
— Это хорошо у себя в кабинете, а не в экспедиции, — проворчал Горюн.
— Не понимаю все-таки, что вас так волнует? Ведь Мешков в конце концов научный руководитель, а не администратор. И не завхоз. Так что его рассеянность…
— М-да… — протянул Горюн. — У него, знаете ли, дома как раз над кроватью висит старинная картина в тяжеленной раме. Так один гвоздь из стены выпал — картину перекосило, вот-вот окончательно свалится. Такая упадет — насмерть пришибет. А он говорит: ничего, пусть висит. Свалится — не беда, я рассчитал траекторию ее падения: картина пролетит мимо кровати.
— Вы хотите сказать, что он еще и чудак? Ну и на здоровье! На чудаках всегда наука и держалась.
— Во-первых, это было давно… — начал было Горюн, но в этот момент резко отворилась дверь, и в комнату стремительно вошел высокий худощавый человек, уже начавший заметно лысеть. Глаза под толстыми стеклами очков были устремлены куда-то вдаль. Отсутствующее выражение лица придавало всему его облику прямо-таки космическую отрешенность.
Горюн торопливо поднялся навстречу.
— Здравствуйте, Станислав Васильевич, очень рад! К вашим услугам. Знакомьтесь, это Михаил Сергеевич Мигунов — участник нашей экспедиции.
Мешков быстро протянул руку.
— Знаю, знаю… — и тут же вновь повернулся к Горюну. — Нам нужно срочно сочинить один документ.
Горюн мгновенно уселся за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и замер с шариковой ручкой наготове. Мешков, не обращая внимания на Мигунова, стал расхаживать огромными шагами из угла в угол, произнося на ходу фразу за фразой. Спустя некоторое время он, однако, перестал диктовать и подошел вплотную к столу, за которым сидел Горюн.
— Прочтите, пожалуйста, что мы там сотворили?
Горюн послушно прочитал записанное.
— Не кажется ли вам, — прищурившись, спросил Мешков, — что последняя фраза не совсем точно отражает суть дела?
Горюн пожал плечами.
— По-моему, все совершенно ясно.
— Нет-нет, — возразил Мешков. — Эту мысль можно выразить точнее. Дайте-ка сюда!
Он взял в руки листок, исписанный Горюном, поднес его к самым глазам и, не торопясь, пробежал от начала до конца.
— Давайте-ка еще раз напишем все с начала, — сказал он наконец. — Возьмите, пожалуйста, чистый лист.
И вновь продиктовал первую фразу.
— Но зачем же? — запротестовал Горюн. — Пусть начало останется. Переделаем только последнюю фразу — если уж она вас не устраивает.
— Нет-нет, — вежливо, но твердо возразил Мешков. — Будем танцевать от печки. Лучше перескочим через трудное место с разбегу.
Горюн снова пожал плечами и, бросив выразительный взгляд на Мигунова, подвинул к себе чистый лист.
Мигунов, внутренне улыбнувшись, присел на диван и терпеливо стал дожидаться окончания этой сцены.
Документ пришлось переписать еще несколько раз. И только после этого на лице Мешкова появилось выражение удовлетворения.
— Ну, теперь, кажется, все, как нужно. — Он помахал листком в воздухе, словно хотел таким образом просушить написанное. — Благодарю вас.
И стремительно вышел из комнаты.
— Видели? — вздохнул Горюн. — Вот так… Редакторы от него плачут. До самой сдачи в типографию вносит бесконечные уточнения и исправления.