Журнал «Если», 2003 № 05
Шрифт:
Одуванчики. Откуда она знает, что это такое?
Она запела от восторга. Она была явно довольна, она обняла меня за шею и легонько стукнула лицевым щитком своего шлема о лицевой щиток моего.
— Т-ы по-ймеж, — сказала она, и это была высочайшая форма доверия.
Мы сидели в Деллиной комнате.
— Ш-ли сы-орок мы-шей, — выговаривала Делла. — Нес-ли сы-орок гро-шей…
Кто такие мыши и что такое гроши, я объяснил ей заранее.
Вошла Нелли. Повела ручной антенной; робот-техник
— Скажи мне, Нелли, — попросил я, — мне показалось, что потребление энергии выросло раза в полтора? Это что, сезонное?
— Состояние генератора позволяет, — Нелли смотрела на меня большими, в венчиках изогнутых ресниц, глазами. — Прогноз — благоприятный.
— Дыве мыши поплош-ше, — выговорила тина-Делла почти без усилия, — нес-ли по дыва грош-ша…
Я смотрел на нее. Она делала успехи; она была легко обучаема, прямо как воск. Но почему-то и забавная скороговорка, и стихи великого поэта в ее устах звучали одинаково — как будто смысл их давно разгадан ею, давно прочитан и не представляет интереса.
Я учил ее изречениям и афоризмам. Она повторяла — все чище и чище. Прилежно, чтобы сделать мне приятное. Она взрослела на глазах. Может быть, потому, что по-настоящему взялась учить меня?
«Ты по-ймеж».
Мы выходили на поверхность. Мы работали и гуляли; всякий раз за ужином тан-Глостер молчал, никак не комментируя происходящее.
Она говорила со мной на языке постояльцев. Она улыбалась, рисовала узоры, рисовала какие-то цветные пятна, рисовала, как ребенок, будто разом забыв все, чему я ее учил; я хмурился и следил за ее губами. Пытался вслушиваться. Иногда впадал в некое подобие транса: мне казалось, что я лечу в светлый колодец, и миллионы добрых глаз глядят на меня из этого света…
Мне казалось, что я вот-вот прорву пелену, застилающую мой мозг. Научусь думать, как она, и ощущать, как она. Со стороны увижу свой кокон — место, где я прозябал тридцать пять оборотов моей жизни…
Тем временем энергопотребление в имении возросло настолько, что включились программы интерьера. В теплых комнатах пахло хвоей и морем; потолки сделались голубыми и засветились, а по ночам на них проступали земные звезды. Лежа в своей комнате без сна, я мог следить за перемещением светил, за искоркой пролетающего спутника, мог слушать пение цикады…
Иногда по звездному небу проносился, как летучая мышь, робот-техник. Фильтр в углу комнаты давно заменили, но он по старой памяти проверял его, убеждался в исправности — и так же бесшумно исчезал.
Однажды ночью я никак не мог заснуть: невыносимо трещали цикады. Я сел на постели и потянулся к пульту управления, желая сделать их потише, но вместо этого затронул какую-то неведомую мне функцию. Звезды над моей головой дрогнули — и понеслись, размазываясь в пространстве.
У меня закружилась голова.
Вот оно. Вот.
Слова приходили сами, словно диктовались; я взял этюдник и стал записывать их. Я написал много-много рифмованных строчек. Я был как замечательный сложный прибор, впервые за много столетий подключенный к источнику энергии…
Я понял. Я знал.
Утром мы с Деллой стояли на высокой скале, похожей на трамплин, и между нами был этюдник. Она всматривалась в мое лицо, безошибочно отмечая случившуюся со мной перемену.
Наше молчание становилось… нет, не натянутым. Но после такого молчания нельзя было заговорить о незначительном; Делла понимала это лучше меня. Она зазвучала.
Она выпевала последовательности звуков, сочетания, даже аккорды — не знаю, как это у нее получалось; я каким-то образом знал, что она задает вопрос. И что я во что бы то ни стало должен ответить правильно…
И я ответил.
Тина-Делла не пришла к завтраку и не пришла к обеду. Постоялка сидела в своем кресле, больше обычного сморщившись, ощетинившись антеннками.
Я заперся у себя в комнате. Я вслух повторял слова, носившие, как мне казалось, отблеск посетившего меня понимания; с каждым новым повторением они делались все искусственнее и все бесцветнее и наконец оказались тем, чем и были всегда — затейливыми, милыми, складными стишатами.
Время шло.
Моя ученица явилась почти перед самым ужином; в руке у нее был распечатанный рисунок.
Она протянула его мне без единого слова.
На рисунке был тот самый склон, где когда-то волею Деллы вырос большой каштан и зазеленела трава. Теперь там лежала серо-бежевая пыль и вертелись смерчики. И темнели тщательно прорисованные отпечатки рифленых подошв.
— Вам лучше уехать, — сказал тан-Глостер.
В его кабинете было тепло. Обогреватель работал вполсилы. По темно-красному экрану пробегали тени — иногда мне казалось, что я вижу летящую чайку.
— Вам лучше уехать, — повторил хозяин. Он вовсе не казался суровым. Наоборот — кажется, он мне сочувствовал.
— Я не смог, — сказал я.
— Это выше ваших сил. Попытка была обречена с самого начала. Вам ее никогда не понять.
— Почему? Почему так?..
Тан-Глостер поморщился. В его глазах я увидел тень знакомого напряжения — почти так же смотрела Делла, пытаясь объяснить нечто, остававшееся превыше моего понимания.
— Я заплачу вам за полный срок, — сказал тан-Глостер. — И дам отличное рекомендательное письмо. С таким письмом вы быстро отыщете хорошее место.