Журнал «Если», 2003 № 05
Шрифт:
У меня не было слов. Так этот БВВ представляет собой еще и усовершенствованную плазменно-импульсную пушку! Но это вооружение предназначалось исключительно для службы Земной Безопасности. Здесь и в самом деле творится что-то в высшей степени странное.
Мне хотелось спросить, каким образом Парсон заполучил это оружие, но при взгляде на его непроницаемо-самодовольную физиономию я передумала. Лучше выбирать вопросы, которых он не ожидает.
Дальнейшее путешествие пошло легче. Мой гид неожиданно разговорился. Да так, что не мог остановиться. Вначале монолог был интересным, полным исторических сведений и ссылок на
Когда мне все это осточертело, я просто из отчаяния осведомилась, почему станция почти пуста и с какой целью ее воздвигли в столь биологически активной зоне. Разве не проще было бы жить в другом месте? Может, даже на другом континенте, таком, как Алебастер?
— Алебастер? — негодующе фыркнул Парсон. — Да эта земля крайне нестабильна. Когда под вашими ногами разверзнется трещина в милю шириной, что вы будете делать? Бьюсь об заклад, вы просто провалитесь.
Поставив меня на место, он возобновил свое повествование. И при этом не ответил на основной вопрос.
Пытка продолжалась до тех пор, пока я не набралась храбрости перебить:
— Послушайте, ‘азве это пвоклятое солнце никогда не заходит?
— Шутите? Солнце село несколько часов назад, и пройдет еще два, прежде чем мы устроимся на ночлег.
Я уважительно покачала головой: мне все время казалось, что еще день. Но действительно: никаких теней не наблюдалось.
Я позволила Парсону заговорить меня до отупения.
Когда мы наконец остановились, он зарылся в землю, работая гусеницами, как ковшами. Потом поставил пушку на самый слабый режим, чтобы забросать нас полуспекшейся в керамику землей. На ставшем видимым потолке появилась крохотная галактика огней.
За всю мою жизнь я не слышала музыки слаще умирающего воя сирен. Абсолютное и полное блаженство! Я радостно вытащила затычки из ушей.
Поужинали мы, что называется, сухим пайком. То есть выпили что-то коричневое. Мусор отправился в мини-уплотнитель под сиденьем. Парсон проверил пройденный путь на виртуальной карте и при этом ухитрился выглядеть еще самодовольнее, если это только было возможно.
— Не слишком плохо: почти шестьдесят миль! Но к завтрашнему дню мы доберемся до Озерного края, там дело пойдет медленнее. Кстати, — небрежно добавил он, опуская спинку, — можно узнать, что еще в вашем рюкзаке кроме воды?
Я молча изучала его лицо. Неужели он подозревает правду?
Эта мысль застала меня врасплох. Какая правда?
Я изо всех сил старалась держаться спокойно.
— В ‘юкзаке? Обычный походный набов.
Начальник станции широко зевнул.
— Что значит — обычный?
— Ну, еда, часы. Э-э, фвуктовый сок, туалетная бумага, зубная щетка, мыло. Пвимевно так.
Помня просьбу Фрискела, я умолчала о карте.
Парсон отстегнул костюм и, нажав что-то на спинке своего сиденья, открыл в задней части небольшую ванную комнату. Потребности я не чувствовала, поскольку являюсь, что называется, замкнутой системой и оставляю минимум отходов.
Он вернулся, благоухая сухим душем, повертелся на сиденье, чтобы устроиться поудобнее,
Но для меня сон казался таким же далеким, как Раш. Нераскрытые тайны не давали сомкнуть глаз: пустота на станции, странный запах. И почему в коридоре стоял вооруженный охранник?
Но гораздо более меня волновало другое: мы похоронены в земле, молчание нарушали лишь звуки нашего дыхания и шум работающих насосов, накачивающих воздух в каюту, биение сердца моего спутника, тихое поскрипыванье моих ребер, иногда бурчание в животе. И все же, как бы тихо ни было, как бы долго я ни смотрела в темноту, все равно не могла отогнать единственный вопрос: насколько самоубийственна эта так называемая миссия?
Наутро, после жалкого завтрака, Парсон изверг нас из керамического колодца, сирены взвыли, и мы отправились в путь. Скоро мои нервы немного успокоились, под волшебным действием моих усовершенствованных затычек (на этот раз я использовала комочки съедобной пасты).
Парсон вел вездеход почти нормально, и не успела я оглянуться, как он вытащил свой мешок длинных историй.
Когда мы добрались до озера, я ожидала, что машина перелетит на другой берег. Вместо этого Парсон загнал ее в воду. Гусеницы заработали с удивительной скоростью. Иллюзия открытой крыши создавала впечатление окружающей нас чистой воды, сверкающей, словно по волшебству, на почтительном расстоянии. Передо мной открылся прекрасный вид.
Но всему приходит конец. Выбравшись на землю, мы оказались в очередном биологическом аду и пришлось вновь «рикошетировать», пока машина не набрела на очередное озеро. И так продолжалось весь тошнотворный, бесконечно утомительный день, так что, когда мы остановились на обед, я не могла сделать даже глотка.
Зато умудрилась втиснуться в ванную.
Мы остановились на крутом холме. Парсон увеличил вид, чтобы изучить лежавшую впереди долину, что, впрочем, не улучшило моего аппетита.
Пока Парсон ел (его этот хаос ничуть не волновал), я поинтересовалась неким особенно поразительным созданием. Парсон увеличил изображение. Моим таинственным зверем оказался крит, именуемый «драпировщик». За время нашего путешествия я видела несколько десятков таких и заметила, как тщательно мой водитель старался их избегать.
Драпировщик пользовался самыми невероятными способами передвижения: если «передний конец» увеличивался короткими рывками, «задний» — сжимался. Иногда зверь напоминал оживший горизонтальный сталактит, иногда — дергающиеся драпировки. Существо было усыпано бирюзовыми каплями, и там, где оно проходило, земля вскипала пузырями. Другие звери держались подальше от него. Я задала логичный вопрос: покрыты ли эти криты кислотой? Парсон посчитал идею настолько забавной, что едва не задохнулся. Я пожалела, что не выдала что-нибудь посмешнее.
— Ошиблись, профессор. Драпы истекают концентрированной щелочью. Вряд ли их кто-то попробует укусить.
— Вот как! А я думала, что поняла, откуда бевется кислота во ‘ву станции.
Его улыбка стала еще шире.
— Но это вполне возможно, черт возьми!
Парсон, к моему удивлению, подавил смешок. И все же правила Экомиссии достаточно терпимы, возможно, чересчур терпимы к колонистам, эксплуатирующим дикую природу, если при этом не существует опасности экологической катастрофы или вымирания вида.