Журнал «Если», 2005 № 08
Шрифт:
У ворот закипел бой. Бианта, с замирающим сердцем следившая за развитием событий, скоро поняла, почему Император выбрал своим поединщиком ее сына. Он был быстр, как змея, и могуч, как лев. Атаковавшие его гвардейцы-телохранители не могли не видеть грозивших им смертью выпадов Мартина, но им не хватало ни силы, ни скорости, чтобы их парировать. Вокруг Мартина начало образовываться свободное пространство. Казалось, что гвардейцы вот-вот дрогнут под яростным натиском воинов Эвергарда.
Но Бианта этого почти не замечала. Все ее внимание было приковано к Императору, который сражался плечом к плечу со своими воинами. Вот он в очередной раз взмахнул своим смертоносным жезлом, и Бианта невольно ахнула. Со стороны могло показаться, будто он метит в голову
— Мартин! Берегись!!! — крикнула Бианта. Он был единственным, что осталось у нее от прежней жизни, от семьи, от человека с большими ласковыми руками, который любил ее настолько сильно, насколько позволяли ему установления и правила дворцового этикета. Император отнял у нее все и теперь хотел забрать последнее…
В эти краткие секунды паника придала ее мыслям невероятную быстроту; страх за сына подстегнул интуицию и помог Бианте подняться над строгими матемагическими формулами, путаными теоремами и сложными доказательствами. Словно высвеченное вспышкой молнии, в мозгу Бианты возникло короткое уравнение-заклинание, лежащее в основе всех законов симметрии. Проверять его не было времени, да Бианта в этом и не нуждалась — она знала, что не ошиблась, и применила его, не колеблясь.
В какие-то доли мгновения — настолько краткие, что и представить себе невозможно — выпад Императора стал атакой Мартина. Сверкнув всеми цветами радуги, хрустальный меч Фидор поразил цель, а магический скипетр дрогнул и опустился, никого не задев. Золотая кровь Императора фонтаном хлынула на красно-зеленый камзол Мартина, и владыка демонов грузно осел на землю.
«Прости меня за все, Мартин…» — успела подумать Бианта и потеряла сознание.
Менестрели, пережившие осаду Эвергарда, сложили песнь о смерти и отчаянии, о последней битве между Императором демонов и тем, кто стал теперь преемником старого лорда Вьетрэ на троне Пограничья. Каждый раз, когда Бианта слышала ее, она заново оплакивала гибель многих и многих защитников Эвергарда, среди которых был и молодой капитан, праправнук лорда Мьере. Новая песня была очень красива, но теперь Бианта знала, что за каждой легендой или балладой стоит подчас много больше того, что способна вместить память самых лучших странствующих певцов. Например, в новой песне ни слова не говорилось ни о ней, ни о ее сыне или муже.
Наверное, рассудила Бианта, так и должно быть, поэтому на полях незаконченной книги — книги своих собственных теорем — она написала только две строчки:
Существует столько форм любви, что сосчитать их невозможно.
И одна из них — прощение…
Это была, разумеется, только гипотеза, а не доказанная теорема, но Бианта ни секунды не сомневалась в ее истинности. Когда же чернила на бумаге просохли, она оставила свою келью, где на полках пылились толстые тома и древние пергаментные свитки, и отправилась в Большой зал Эвергарда, где ждали ее за праздничным столом леди Иастр, лорд Вьетрэ и, конечно, молодой лорд Мартин.
Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН
Наталия Платова
День полыни
Накануне всем сотрудникам Управления пришлось задержаться дотемна: новость пришла поздно и была из тех, которые крайне секретны сами по себе, но требуют, чтобы их обязательно довели до сведения ответственных лиц. Мы понимали это как никто другой, а потому сидели смирно на составленных рядами стульях и не роптали. Начальник — лейтенант Баффин, пыхтя, пфекая и шевеля бакенбардами от усердия и ответственности, объяснял, каким именно образом мы ничего не должны делать. Собственно, для описания ситуации достаточно было бы двух слов — День Полыни, а остальное время все мы, сидящие здесь, занимались составлением мысленных списков: кого предупредить. К таким вещам лучше готовиться заранее, все это понимают, а потому Правительство объявляет Полынь внезапно, чтобы свести утечку к минимуму и не позволить воспользоваться ею кому не надо. Каждый из нас — даже из нас, призванных обеспечить Полынь в том смысле, чтобы ей не мешать! — дыра, откуда просачиваются сведения. У каждого из нас есть родственники и друзья, которых нам захочется предупредить: это в природе человеческой. И нечеловеческой тоже: в полиции полно троллей — вроде меня.
Закончив инструктаж, Баффин собрал портфельчик и прямо со ступенек прыгнул в салон припаркованного на заднем дворе семейного дракобиля. Сквозь стеклянные двери участка я разглядел в салоне его жену с саквояжем на коленях, дочек-двойняшек нежного возраста, не видевших предыдущей Полыни, и сына-подростка с бледным длинным лицом, который еще слишком молод, чтобы помнить ту, прежнюю.
К вечеру похолодало, лужицы схватило ледком, асфальт подморозило. Проспект Майского Танца был пустынен, как никогда в этот час, витрины забраны ставнями и снабжены ночными чарами «чур, я подворотня», редкое окно светилось в жилых верхних этажах.
Все равно не поможет.
Феи-фонарщицы трепетали прозрачными крылышками, танцуя вокруг городских фонарей и роняя в стеклянные шары голубоватые искры. Проспект уходил вдаль, хрупкий, холодный и серебристо-голубой; он выглядел как бесконечное отражение в паре зеркал, стоящих друг против друга. Фонарщиц никто не предупредил. Бессмысленно — они и живут-то день. Что им грозит, кроме малолетней шпаны с рогатками?
На всякий случай я убедился, что кабачок Диннема закрыт. Это не первая Полынь на нашей памяти: у всякого тролля под гнездом отрыта на такой случай яма-укрытие, в которой наш здравомыслящий брат пережидает худшее под грохот падающей мебели и звон бьющегося наверху стекла. За себя я тоже не беспокоился. Во всяком случае, не слишком. Мы не были бы долгоживущей расой, когда бы не умели так или иначе пережидать Полынь.
Я встряхнулся и свистнул дракси. Примчался словоохотливый подросток, который, пока мы летели до места, рассказал про маму с папой, про их пещеру в холмах, про брата в армии… Я предупредил его, чтобы завтра носу из гнезда не высовывал. А он отвез меня к Дереку и Мардж.
Они о Полыни не знали. Дерек завтра собирался на службу в свой аудиторский отдел, Мардж — в Юридическую академию, учиться. «В целях максимальной эффективности» Полынь не является официальным выходным днем. Правда, и прогул тебе не поставят.
Полынь — день, когда любые преступления против личности остаются безнаказанными. Правительство с незапамятных времен использует Полынь как клапан, чтобы выпустить пар социальной напряженности. День дозволенного насилия, небольшой управляемый катарсис — это якобы гарантирует обществу избавление от революций.
— Ну, — спросил Дерек, теребя рыжую косичку, связанную черной лентой, — и каков прогноз?
— Заводские окраины активны. Орки пьют и бузят. В сущности, Полыни следует ожидать с недели на неделю.
Марджори слушала нас, подпирая спиной косяк и прикрыв глаза. Эльфийская кровь горела в ней, как свеча: свет сочился сквозь тонкую кожу, словно через бумагу в игрушечном фонаре. Сколько я видел эльфов, все они холодны: жизнь их длинна, ничто их не удивляет. Видимо, страстность и неизъяснимая прелесть достались Мардж от человеческой матери, чья теплая кровь растопила эльфийский лед. Метисы этих рас всегда необыкновенно красивы, хотя эльфы традиционно не признают за ними ни родства, ни права наследования и относятся к ним, как к грязи. Ребенок на стороне — преступление против чистоты рода. «Эльф» означает «презрение».