Журнал «Если», 2006 № 10
Шрифт:
Вариации, тексты «по мотивам» в фантастике столь обыденны, что здесь показательно одно: именно фигура Холмса оказалась культовой для фантастического сообщества — ведь, строго говоря, фантастического в этом цикле Конан Дойла нет. Но есть нечто большее — миф, универсальный, а потому многоликий и поддающийся самым неожиданным интерпретациям.
Татьяна Рудницкая
ВЕХИ
Павел Амнуэль
Опаляющий разум
15 октября замечательному фантасту Генриху Альтову исполнилось бы 80
Родился Генрих Саулович Альтшуллер в Ташкенте, но родители его были выходцами из Баку, и в Узбекистан их забросила журналистская судьба: отца пригласили работать в газету «Звезда Востока». Впрочем, ташкентский период в жизни семьи Альтшуллеров продолжался недолго. Когда Генриху исполнилось пять лет, семья вернулась в Баку, к морю, к запаху мазута и бакинскому национальному либерализму.
Генрих мечтал стать моряком и запоем читал книги о море, о путешествиях, приключения и фантастику. Закончив восьмой класс, он поступил учиться в военно-морскую спецшколу. Ему повезло, хотя в то время он не считал случившееся везением. Наступил 1941 год, началась война, и весь выпуск спецшколы был направлен на фронт. Весь — кроме Генриха, которому в то время недоставало одного года до призывного возраста. Пришлось вернуться в обычную школу.
Первое изобретение Генрих сделал, когда учился в десятом классе. Он даже получил на свой «аппарат для погружения в воду» авторское свидетельство, поскольку новизна конструкции была очевидна: кислород для дыхания впервые предлагалось получать из перекиси водорода.
В армию Генрих ушел в разгар войны, но его отправили не на фронт, а в запасной стрелковый полк, откуда он получил направление на учебу в летное училище.
Война закончилась, закончилась и учеба. Получив диплом, Генрих вернулся в Баку, был демобилизован и начал работать в патентном отделе Краснознаменной Каспийской флотилии.
Вместе со своим другом Рафаилом Шапиро Генрих увлекся изобретательством. Друзья изобрели новый тип катера и новую модель скафандра, но больше всего их интересовал принципиальный вопрос: можно ли научиться изобретать или этот дар — от Бога? И еще: почему в Советском Союзе так плохо относятся к изобретателям?
В Бога Генрих с Рафаилом, понятно, не верили и потому на первый вопрос ответили: да, можно. Более того, уже в те первые послевоенные годы друзья придумали несколько элементарных приемов, с помощью которых можно было если не делать изобретения с ходу, то, по крайней мере, хоть как-то систематизировать процесс обдумывания изобретательской задачи.
Ответить на второй вопрос вообще-то было проще, чем на первый, друзья не подумали только о том, в каком времени и в какой стране живут. О плачевном состоянии дел в советском изобретательстве Генрих Альтшуллер и Рафаил Шапиро написали большое аргументированное письмо и направили его в редакции сорока газет, а первый экземпляр — лучшему другу всех изобретателей, дорогому товарищу Сталину.
Результат не заставил себя долго ждать. Правда, оказался он не таким, какого ждали Генрих и Рафаил. Арестовали их в один и тот же час 28
Познакомился я с Генрихом Сауловичем лет десять спустя, когда Альтшуллер и Шапиро уже вернулись из заключения и успели стать достаточно известными писателями: Генрих (под псевдонимом Г.Альтов) начал писать фантастику, а Рафаил (под псевдонимом Р.Бахтамов) — научно-популярные книги. Рассказы Альтова я, тогда еще ученик девятого класса, читал в журналах, а книжку «Легенды о звездных капитанах», выпущенную Детгизом в 1959 году, приобрел из-под полы. Вот были времена: стотысячные тиражи фантастики расходились еще до того, как попадали на прилавки магазинов, и «достать» фантастику можно было разве что по большому блату…
Я и сам пытался писать (интересно, был ли в те годы кто-нибудь, кто не написал хотя бы один опус о грядущих космических успехах Советской державы?) — понятно, на каком уровне, но рассказ напечатала «Техника — молодежи», и Альтов, никому и никогда не делавший скидок ни на возраст, ни на неопытность, опубликовал в «Литературной газете» статью о состоянии советской фантастики, в которой было упомянуто и мое имя. «Зачем, — спрашивал Альтов, — журнал напечатал заведомо слабый рассказ только потому, что автору всего пятнадцать лет?»
Сейчас я уже не помню, о чем мы говорили (точнее, о чем говорил Генрих Саулович, а я слушал) в вечер нашего знакомства. Альтов никогда не учил меня писать фантастику, он лишь рассказывал, какой, по его мнению, фантастика должна быть — а ты, мол, делай свои выводы и принимай собственные решения. В памяти эти ранние разговоры о фантастике не сохранились, и первое мое яркое воспоминание о беседах с Альтовым — дождливый бакинский вечер и рассказ Генриха о том, как его и Рафика арестовали в один день и час…
Рассказ был подобен пунктиру — Альтов подробно останавливался на каких-то, возможно, не очень важных эпизодах, а важное пропускал, я не перебивал, но не уверен, что запомнил все. То есть наверняка уверен, что всего не запомнил. А больше такого случая не представилось — Генрих Саулович не любил вспоминать «то время».
Генриха привезли в Москву — в Бутырку. На первом же допросе следователь предложил сделку:
— Все равно подпишете что надо, и потому, во-первых, лучше не тратить зря времени, а во-вторых, назовите того, кто вас, молодого и неопытного, втянул в гнусную политическую интригу против советской власти. Если большая часть вины лежит на ком-то, то на вас, соответственно, меньшая. Надо только выбрать человека, которого…
— Предать?
— Это не предательство, — наставлял следователь. — Допустим, человек уже умер, ему все равно, а вам будет облегчение участи. — И уточнял: — Отец ваш скончался, верно? Допустим, он вас в антисоветскую деятельность и втравил…
Не знаю, каким взглядом посмотрел на следователя Альтшуллер, когда услышал это предложение. Не знаю, какие в точности слова сказал. На мой вопрос Генрих Саулович ответил коротко:
— Я отказался.
И рассказал о том, как проводились допросы. Впоследствии мне много раз приходилось слышать об этой методике, впоследствии мне вообще много чего довелось читать о сталинских застенках и лагерях (от А.Солженицына до В.Шаламова и В.Разгона), но в тот вечер (еще не был опубликован даже «Один день Ивана Денисовича»!) многое я узнал впервые, и потому впечатления были подобны взгляду в неожиданно разверзшуюся под ногами пропасть.