Журнал Наш Современник №1 (2002)

Журнал Наш Современник

Когда “с нещадной силой Старинным голосом война По всей земле завыла” — народ встал на общее ратное дело, как на страду, на святую работу. И, пожалуй, вот это сравнение — война как работа — определяет и тон, и характер “Василия Теркина”.

Бойцы

Тем путем идут суровым,

Что и двести лет назад

Проходил с ружьем кремневым

Русский труженик-солдат.

В обороне:

Суп досыта, чай до пота, —

Жизнь как жизнь.

И опять война — работа:

— Становись!

Даже самое страшное, что бывает — рукопашный бой, — это тоже

работа:

Теркин ворот нараспашку,

Теркин сел, глотает снег,

Смотрит грустно, дышит тяжко, —

Поработал человек.

Хорошо, друзья, приятно,

Сделав дело, ко двору —

В батальон идти обратно

Из разведки поутру.

И ратное поле становится полем страды:

Отдымился бой вчерашний,

Высох пот, металл простыл.

От окопов пахнет пашней,

Летом мирным и простым.

Да, война есть работа. Да, выдерживать натиск, бороться, терпеть и страдать есть старинное дело России. Читая “книгу про бойца”, ловишь себя на том, что война кажется делом почти что нормальным; обыденность ратной работы, обыденность подвига показана так, что нельзя не поверить: да, это правда.

Рвутся мины. Звук знакомый

Отзывается в спине.

Это значит — Теркин дома,

Теркин снова на войне.

Подвиг (непереводимое русское слово) совершается просто, естественно, без надрыва и без истерических жестов, как нормальное дело нормального человека.

Наш язык давно отметил и укрепил связь меж войной и работой, войной и жизнью. Оратай — и ратное поле; “кровавая жатва”; “как пахарь, битва отдыхает”... И народная речь, и поэзия это знали всегда. Этот древний мотив зазвучал и в “Василии Теркине”.

Но любая глубинная связь обоюдна и обратима. Если война для России — старинное, трудное, скорбно-привычное дело, то надо признать и обратное. Наша обычная жизнь есть, по сути, война.

Вспомните то выражение, над которым так издевались в недавние годы: “битва за урожай”. Чем-то это и дико — превращать ежегодную полевую работу в баталию, — но нельзя отрицать и глубинную истину, что содержится в этих словах. Так уж сложилось: Россия живет в состоянии непрерывной войны.

С кем воюет она? Сразу даже не скажешь. Да, конечно же, с Западом: в нашей горькой истории едва ли отыщешь сто лет, в которые не совершалось бы очередное вторженье оттуда. Идет война и с Востоком, и с Югом — кавказская рана не заживает уже двести лет. Россия воюет и с Севером: холод идет в ежегодное наступление, унося сотни, если не тысячи, жизней и заставляя страну, и так изнуренную, из года в год напрягаться в мучительной обороне. Россия, к тому же, воюет сама с собой, и эта война всех страшнее: противник уж очень силен. А двадцатый век оказался веком непрерывного русского самоубийства: то идут, одна за другой, революции, то гражданские войны, то наступает год великого перелома, которому не суждено срастись никогда, то Россия своими руками, сама себя перетирает в лагерную пыль, то разложение “перестройки” вдруг поражает громадное тело империи...

Народ воюет беспрерывно. Что, разве те старики и старухи и безработные мужики, которые в годы недавнего краха,

развала, сумятицы взяли лопаты наперевес и потянулись раскапывать неудобья, обочины и пустыри, чтобы вырастить скудной картошки, чтобы выжить и выстоять, — разве это не русская гвардия? Разве русские учителя и врачи, которые, долгие годы сидя почти что буквально на хлебе и на воде, продолжали учить и лечить свой народ, — разве они не сражались за Родину? Да что там: когда наши бомжи, Божьи люди — кто-то из них геройски отвоевал еще в Отечественную войну, — когда они, собирая пустые бутылки иль роясь на свалках, балансируют на самом краю жизни, висят над чернеющей бездной пронумерованной безымянной могилы и все-таки не сдаются небытию, — разве это не воины на передовой?! Недаром при виде бомжей на стылых улицах зимнего города вспоминаются строки из “Теркина”:

Как прохватывает ветер,

Как луна теплом бедна,

И как трудно все на свете:

Служба, жизнь, зима, война...

Выходит, “Василий Теркин” — не просто великая книга о войне; это великая книга о России. И, быть может, всего поразительней в ней как раз то, что нам сейчас кажется очевидным. В центре книги, повествующей о великой и страшной беде, о борьбе и победе России, — стоит самый простой человек, “парень обыкновенный”.

Богатырь не тот, что в сказке —

Беззаботный великан,

А в походной запояске,

Человек простой закваски,

Что в бою не чужд опаски,

Коль не пьян...

Спаситель России и мира так прост и почти затрапезен в своей старой шинелке и стоптанных сапогах, с махорочной самокруткой в руке — и к тому же он так узнаваем, так близок каждому, — что не так-то легко нам понять и принять ту важнейшую истину: войну выиграл именно Теркин. До сих пор многие думают, что фашизм одолели Сталин и Жуков, что победила военная мощь советской империи, что коммунистическая идея в очередной раз доказала свое превосходство — словом, что победил кто угодно, но только не русский простой человек.

Для своего времени поэма Твардовского была, в сущности, ересью — как была ересью и “Страна Муравия”. Эпоха, в которую выпало жить современникам и героям Твардовского, была б е с ч е л о в е ч н о й эпохой не просто по той беспримерной жестокости, с какою она расправлялась с людьми, — жестокой бывает любая война, революция или стихийное бедствие, — но бесчеловечность, борьба с человеческой личностью была возведена этим временем в принцип. Теперь, пережив век двадцатый, мы можем сказать: главной коллизией, главною схваткою века была борьба коллективной идеи — с отдельным, живым человеком, с его бессмертной душой.

И вот на фоне бесчеловечного шабаша времени, среди скрежета, адского воя и дыма, в неистовом гуле тех дьявольских вихрей, которые радостно гнали Россию в небытие, — мы услышали голос Василия Теркина:

С первых дней годины горькой

Мир слыхал сквозь грозный гром, —

Повторял Василий Теркин:

— Перетерпим. Перетрем...

Нормальность, обыденность света, добра, человеческой речи и шутки вдруг входит в страшный, изломанный мир — вместе с героем Твардовского.