Журнал Наш Современник №1 (2003)
Шрифт:
Сегодня вопрос о предательстве Родины решается каждым человеком внутри себя самого. Или ты идешь до конца за Святую Русь, отстаивая ее каждым жизненным шагом, — или ты предаешь ее, отрекаешься от нее своими поступками и устремлениями. Есть у нас, к счастью, люди, которые это понимают. Скоро их будет много больше...
Предательство России стало в последнее время делом прибыльным, комфортным, даже модным. А верность ей никогда не давалась так тяжело, как теперь. Верность России обрекает человека на большие испытания и трудности.
Искусство, большое искусство России всегда
Порой слушаешь какого-нибудь политика. Говорит гладко, красиво, остроумно, изящно. Но стоит вглядеться получше, вдуматься — обнаруживаешь: за этой пестрой приглаженностью ничего нет. За ней — полная пустота. А люди духовно богатые редко появляются на экранах. Например, Валентин Распутин. И пусть он выступает порою сложно. Но мне интересно слушать его, интересно думать вместе с ним, зажигаться его убежденностью. В нем говорят и ум, и душа народа, и сама Россия. Но экран старается не видеть того, что такие люди живут и мыслят в России — экран занимается тем, что не дает увидеть их народу. И малый экран, и большой экран.
В кинематографе наших дней образа России почти нет. Кому-то надо, чтобы народ жил, не видя этого образа перед собой. Не видя, не помня. Культивируется, финансируется и пропагандируется другое. Отечественный экран отчужден и от русского художника — и от зрителя. Он, традиционно сближавший нас, теперь — разделяет. Он соткан из дешевого чужеродного материала. Экран нацепляет на нас цветные целлулоидные очки, в которых нам не разглядеть, не увидеть, чем живет Россия. И это не стихия, не случайность, не эпизод. Это — политика. Политика поощряемая, хорошо финансируемая.
Хоть сам я политикой не занимаюсь — и не буду, но в критический момент знаю, на чьей стороне окажусь, что и от кого буду защищать. Художнику присуще обостренно, с болью чувствовать всякую несправедливость. По моему глубокому убеждению, в моменты противостояния власти — народу художник неизменно оказывается на стороне неимущих, не имеющих выхода на экраны, на страницы газет, журналов, на стороне бессловесно страдающих, обираемых олигархической ненасытной властью. На стороне тех, кого свобода слова лишила слова.
Я редко снимаюсь вовсе не из-за отсутствия предложений. Уже на пятой-шестой странице сценария ясно понимаешь, что тебе предлагают, куда тебя пытаются втянуть — и ради чего. Многие понимают. И, увы, не все выдерживают этот чудовищный напор суеты, воинствующей жестокой безвкусицы: жить-то надо...
Я не берусь никого осуждать, Боже упаси. Люди смиряются с необходимостью заработка, они стараются выжить! И всегда больно видеть, как ради этого им приходится предавать себя, свой талант. Предавать тем самым нашу страну, воспитанную на прямо противоположных, светлых ценностях!..
Нет, уж лучше остановиться вовремя, оглянуться, угрюмо уйти в себя. Но не поддаваться этой всеобщей тенденции. Этим маскарадным презентациям, тусовкам, этому дикому разгулу роскоши. Ведь происходит все на фоне нищающей и нищающей страны, когда родные твои соотечественники вынуждены рыться в помойках.
Пир крупных финансовых хищников творится на фоне замерших заводских корпусов. На фоне фотографий пропавших бесследно — и пропадающих ежедневно твоих сограждан. Нескончаемые, безумные по затратам пиры разворачиваются неподалеку от инвалидов, тянущих руки к прохожим. Это — суть сегодняшней жизни.
А вот тусовки, роскошные приемы, сытые презентации — это не суть жизни, а ее раковый нарост, ее бесстыдная яркая декорация. И становиться частью этой роскошно-преступной декорации художник не может.
Когда мне сегодня предлагают какую-нибудь сытую очередную передачу для рекламы или участие в помпезных торжествах, где потрясающие кухни, где замечательные гости, многоуважаемые, мною любимые, я знаю: жители моего Забайкалья — они, кроме куска хлеба, полугнилой картошки и китайской рисовой дешевой водки в целлофановых пакетах, ничего не видят. И каково же им смотреть на всю эту икорную роскошь?
Мне предлагают играть по многим сценариям, которые американизированы. Где плоть, кровь, извращения, бесстыдство. Где слово “честь” забыто, где слово “дух” вообще не упоминается. Я трижды был в Америке и знаю, о чем говорю, — знаю, какими соками питаются корни этого ствола и какие семена разбрасываются по всему миру. Страна, почти не имеющая собственной истории, имеет ли она право навязывать свои правила жизни странам, у которых история не ограничивается двумя-тремя столетиями?
Агрессия бездуховности обступает нас со всех сторон. Она воинственна и всепроникающа. Как многие люди старшего и среднего возраста, я защищен отечественной историей, к которой прикасаюсь. Защищен очень многими факторами: своим окружением, своими друзьями, своими близкими, памятью о моих предках. Но я не уверен, что в такой же степени защищено от этого большинство молодых людей. Мир чуждых, противоестественных для нас ценностей навязывается нам постоянно. И не выдерживают, погибают на наших глазах люди, поддавшиеся этому чудовищному напору. Отсюда — самоубийства, отсюда — наркотики, отсюда — извращения. Отсюда — смещение ценностей: что есмь что. И происходит самое страшное — духовная деградация.
Мы все проверяемся сейчас очень сильными и многими искушениями. Не поддаешься на мелкие — на тебя наступают более крупные, растут ставки. Одно время замучили звонками, обещая по 7, 10, 14 тысяч долларов за рекламный ролик. Снимайся в чем хочешь. Хоть в галстуке, хоть в спортивном костюме, хоть в трусах. Только скажи две заготовленные фразочки — и деньги твои. Выстоял. Не согласился.
Лишь в одной рекламе я снялся. Рекламировал электронагревательный прибор, который изобрели северодвинцы — наши нищие инженеры, у которых мозги ничуть не хуже, чем у западных ученых. И за эту рекламу мне не стыдно — тем более что я не взял за нее ни копейки.