Журнал Наш Современник №10 (2001)
Шрифт:
— Тебе посылать приглашение на банкет? Пойдешь?
Признаться, меня задело: о таких вещах не спрашивают — либо приглашают, либо нет.
— Не пойду, — сказал я резковато.
— Смотри! У меня желающих много! — засмеялся он.
Примерно через месяц после беловского юбилея я начал собирать документы для вступления в Союз писателей, имея за плечами уже три книги. Решил попросить одну рекомендацию у Белова. Позвонил ему уже вечером, попросил разрешения зайти.
— Заходи, конечно! — приветливо сказал Василий Иванович.
Пришли мы к нему вдвоем, вместе с критиком Василием Оботуровым. Белов же,
— Не очень-то смотрят в Москве на мои рекомендации. Кого порекомендую, того и зарубят. Ладно, напишу, в Союзе оставлю...
Почему-то накрепко запомнилась, прямо-таки врезалась в память фраза Белова:
— Наш удел — страдать и бороться...
Белов откровенен всегда: в выступлении с трибуны, в газетной статье, в личной беседе, в романе или пьесе. Мне рассказывали, что в Соколе инструкторша горкома партии как-то кокетливо спросила Василия Ивановича:
— Как вы относитесь к публичным выступлениям?
— Как ко всему публичному, — отрезал он. — Как к публичным женщинам, например.
Инструкторша покраснела и смолкла.
Как искренна и горяча была его речь на отчетном собрании Вологодской писательской организации в 1984 году! Он критиковал писателей-вологжан за то, что снизили требовательность к художественному уровню своих произведений:
— Учтите: нам нужен уровень не вологодский, а общесоюзный. И за счет притока новых сил, и за счет повышения требовательности к себе.
Чем старше становился В. И. Белов, тем большее место в его жизни занимала общественная деятельность. В июле 1987 года я пришел в писательскую организацию, где сидели В. Шириков, В. Оботуров, А. Петухов и В. Белов. Не помню детально, с чего начался разговор, вызвавший у Василия Ивановича прямо-таки вспышку гнева и возмущения:
— Не хочу я больше ничего писать! Не хочу и не буду! Зачем мне быть писателем? Я лучше плотником пойду работать! Еще хоть бы писать то, что хочется, а я вместо литературы двадцать лет занимаюсь голой политикой! Кому это нужно? Теперь вон все о демократии говорят, о свободе слова. А публиковать по-прежнему ничего нельзя. Дописал я ко второй части “Канунов” восемь глав, отправил в “Новый мир”. Четыре раза уже звонили — то убери, это исправь. Самовольно убрали абзацы об О. Ю. Шмидте. Ведь прежде чем стать полярником, он аграрными делами занимался, громил крестьянские кооперативы, созданные еще до революции...
— Какие кооперативы? — спросил Петухов.
— Те самые, что на паях объединялись земельным банком. Шмидт, возглавляя комиссию, отнял у банка и у крестьян их паевые деньги. Мне говорят: там, где дело касается исторических личностей, мы обязаны консультироваться в Институте марксизма-ленинизма. И послали главы на рецензию к Данилову, — я его знаю — старый и очень умный еврей. Тот дал заключение, что Шмидт крестьянскими делами не занимался. Я потребовал личной встречи, ведь у меня неопровержимые документы есть.
И кроме... Требуют убрать сцену, где крестьяне читают Библию и сравнивают апостолов с Лениным, Сталиным. Вот тебе и свобода слова. Свобода есть для таких, как Вознесенский, Евтушенко и прочие, а к нам придираются по-прежнему...
В годы изломов и перестроек, в годы ельцинской “капиталистической революции” Белов занимался общественной деятельностью с еще большей интенсивностью: часто выступал перед публикой, в том числе и в Верховном Совете, написал множество публицистических статей, публиковавшихся в периодической печати.
Приближалось время его 60-летия — октябрь 1992 года. Мы в “Красном Севере” тоже готовились к этому юбилею. Я заказал большую статью о Белове поэту Александру Романову, разыскал около десятка фотографий, в том числе снимки Белова с Гагариным и Шолоховым. Подготовил выдержки из выступлений и статей Ю. Селезнева, С. Залыгина, В. Кожинова, В. Распутина. Из вологжан, кроме Романова, написал статью прозаик В. Шириков. В номер не хватало “малости” — публицистической статьи самого юбиляра. Правда, Василий Иванович сказал мне, что оставил статью для “Красного Севера” в редакции Харовской райгазеты по пути в Тимониху, с просьбой переслать ее нам. Каково же было мое разочарование, когда за несколько дней до юбилея я увидел эту статью в конкурирующей с нами газете “Русский Север”! Снова позвонил Белову. Он тоже был озадачен:
— Да не хотел я печататься в “Русском Севере”! Это, наверное, редактор харовский перепутал, не в ту газету послал. Ладно, у меня тут есть стихи разных лет. Напишу вводку и сегодня же занесу тебе. Устроит?
Поразмыслив, я остался даже доволен — стихами Белова не могло похвалиться в ту пору ни одно издание. Так и появилась в “Красном Севере” за 23 октября 1992 года большая подборка его стихотворений. Из рукописи, которую принес Белов, не вошло в подборку лишь одно маленькое стихотворение. Вот оно:
Ходил бы я на врага
И были бы мы с ним квиты —
В песчаные берега
Мои друзья зарыты...
И стало мне тяжко вдруг.
Оружием враг бряцает,
Хотя стремится Юг
И Пинега мерцает.
1985 г.
Суть стихов понятна — горечь об ушедших друзьях — Яшине и Абрамове — и острое чувство одиночества на пронизывающем ветру истории...
Кстати сказать, названием этого очерка послужила строка из стихотворения В. И. Белова, вошедшего в ту газетную подборку. Стихотворение называется “Надпись на книге для Станислава Куняева”:
О Родине душа моя болит.
Она скорбит по вырубленным сечам,
По выкачанным недрам и названьям
Засохших рек и выморочных сел.
Болит душа...
И странен отголосок
Душевной боли — мой веселый смех
Среди друзей, среди живых и павших,
Сплоченных снова вражеским кольцом.
1982 г.
Во второй половине девяностых годов я редко встречался с Беловым. Он почти не появлялся на писательских собраниях, а я в середине 1996 года ушел на пенсию, так что в редакции газеты столкнуться мы уже не могли. Но остались у меня многочисленные блокноты из командировок, поездок, записи встреч. Я не стенографирую, но пытался по мере сил подробно записывать выступления Белова, которые удавалось услышать. Конечно, там не дословно все, что говорил Василий Иванович, но могу поручиться, что ход мыслей его уловлен довольно точно. Выступления его были чаще всего экспромтами и, по-видимому, нигде не публиковались. Так что мои записи, надеюсь, кое-что добавят к творческому наследию писателя.