Журнал Наш Современник №11 (2001)
Шрифт:
Всего за период с 1986-го по 1999 год включительно абсолютная ежегодная численность самоубийц в России возросла в 2,92 раза, а их удельный вес (на 100 000) — в 2,84.
Лишь 25% самоубийств совершено психически больными. 50% самоубийц относились к “размытой” группе пограничных нервно-психических расстройств, 25% были абсолютно психически здоровы. Мысль о самоубийстве — это нередко крайняя, парадоксальная реакция душевно здорового человека на невероятно трудную жизненную ситуацию. Такие состояния суицидологи называют “реакцией отрицательного баланса”, когда человек, взвесив все “за” и “против”, приходит к выводу, что единственный выход — уйти.
“Среди способов завершенных суицидов наиболее часто встречаются; самоповешение — 81,9%, отравление — 9,5, самострел — 2,9, падение с высоты — 1,9, утопление — 0,9%.
Раньше женщинам было небезразлично, как они будут выглядеть в гробу. Поэтому раньше женщины-самоубийцы чаще всего травились — снотворными таблетками или бытовыми ядохимикатами. Сейчас они просто выбрасываются из окон...
Если с распределением самоубийц по половому признаку все ясно с самого начала нашего скорбного повествования, то осталось рассказать еще о группах возрастных, профессиональных, территориальных.
В 90-е годы в возрастной структуре самоубийц произошел сдвиг. Если в начале века необычайно высок был уровень самоубийств молодежи, то к 1990 г. число суицидов увеличивалось практически пропорционально возрасту, и максимум приходился на самую старшую группу (свыше 70 лет). После 1991 года все большее число самоубийств приходится на мужчин цветущего, работоспособного возраста в 30—59 лет. Среди этой группы можно выделить подгруппу в возрастном интервале 40—50 лет, когда люди стоят в первых рядах кандидатов на увольнение при сокращении штатов.
Предварительные данные за 2000 год говорят о тенденции к “омоложению” суицида. Мне не удалось найти статистику по детским самоубийствам (дети обычно “проходят” по категории тех, кто моложе 20 лет и в особую группу не выделяются). “Мегаполис-экспресс” (№ 35/93, с. 7) мимоходом отмечает: “Настораживает и то, что самоубийцами в России все чаще становятся совсем маленькие дети в возрасте от 5 до 9 лет”, но никакой статистики газета не приводит.
Выделяемые в качестве возрастных категорий “мужчины и женщины до 20 лет” в 1990 г. дали 1474 и 373 завершенных суицида соответственно. Имеются также длинные и сухие статистические таблицы, простирающиеся до 1996 г. включительно, в которых дается число самоубийц по полу в возрасте “до 20” на 100 000 человек. (Вообще, оперируя цифрами нашей статистики, в том числе и суицидальной, постоянно наталкиваешься на разнобой и противоречия. Так, кроме широко распространенных цифр общего числа самоубийств за 90-е годы, которые приводятся в данной статье и взяты в Управлении статистики населения Госкомстата РФ, есть и статистика Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. Ее годовые показатели на 1—3 тыс. самоубийц выше.) Общая тенденция детско-подростково-юношеского суицида — рост как числа, так и удельного веса “тех, кому до 20”. Но все-таки наиболее многочисленной суицидальной группой остаются люди в возрасте 30—59 лет.
Что касается пенсионеров, то у женщин самоубийцы этого возраста составляют почти половину, а у мужчин лишь каждый пятый кончает с собой в пенсионном возрасте. Возможно, потому, что слишком мало мужчин доживает ныне до этого возраста. По социально-профессиональному положению наиболее высок в этой группе был удельный вес высококвалифицированных рабочих, мастеров “золотые руки”.
Во всем мире самоубийства в деревнях встречаются реже, чем в городах, причем чем больше город, тем больший удельный вес самоубийств в нем. Мегаполисы поэтому наиболее суицидоопасны.
В России все наоборот: относительная частота суицидов на селе ныне выше, чем в городе: в 1996 г. уровень завершенных самоубийств (на 100 тысяч человек соответствующей группы населения) составлял среди горожан 35,4, среди сельского населения — 50,3, т. е. на 30% больше. Выше на селе и смертность от алкоголя. Эти данные свидетельствуют об ускоренном (по сравнению с городом) вырождении сельского населения. Следует отметить, что немалый вклад в этот процесс вносят бывшие заключенные, потерявшие городскую прописку и оседающие в деревнях с их пустующими домами, отсутствием правового контроля и старушечьим населением, неспособным оказать какое-либо противодействие носителям уголовной субкультуры. Русское село из корневой системы русской нации, питавшей ее живительными соками, превратилось в отстойник человеческих отбросов. “Корни” нации сгнили, “истоки” загажены.
Если отслеживать ситуацию по регионам, то в депрессивных регионах уровень самоубийств примерно на треть выше среднероссийского. Так, “пиковый” общероссийский уровень 1999 года — 66 суицидов на 100 тыс. жителей — давно уже превзойден в таких территориях, как Республика Алтай, Читинская область, Еврейская автономная область, Удмуртия, Бурятия, Архангельская, Кировская области, Республики Марий Эл и Башкортостан. Еще в 1994 г. уровень самоубийств в этих региoнах составил 69—85 суицидов на 100 тыс. жителей (“Социс”, № 8/98, с. 71).
Группы риска: солдаты-первогодки дают 70% всех самоубийств среди военнослужащих срочной службы. Офицеров в 1997 г. погибло вследствие суицида более 500 человек, т.е. примерно 100 случаев на 100 тыс. человек.
Более чем за три года до трагической гибели АПЛ “Курск” появилась статья Владимира Ёлкина, посвященная теме самоубийств среди офицеров Северного флота. Приводится предсмертное письмо 24-летнего старшего лейтенанта, служившего в ныне печально известном поселке Видяево. Как считает военный психолог, самоубийство вызвано “обостренным чувством вины перед своей семьей за невозможность обеспечить достойное существование”. В 1996 г. “на Северном флоте совершены 32 попытки самоубийства, по официальным докладам командиров и офицеров-воспитателей. Однако на излечении в военно-морских госпиталях находился 141 человек с диагнозом “суицидная попытка”.
“Фактически же число суицидов не поддается учету, считают военные психиатры... В течение первого полугодия (1997 года. — Е. С. ) рост суицидов на флоте по существующему официальному учету составил 17 процентов. Сколько же случаев остались неучтенными?” (“Известия”, 16.07.97).
Группой повышенного суицидального риска становятся также офицеры в отставке, но специального учета этой категории не ведется и точные цифры неизвестны. Ясно лишь, что планируемое очередное сокращение Вооруженных Сил на 350 — 600 тыс. военнослужащих приведет к вспышке массовых самоубийств среди уволенных в отставку офицеров. Впрочем, для властей предержащих это — наиболее оптимальный вариант. Но когда сотни тысяч вооруженных людей ожидают выброса на социальную свалку, возможны и другие, менее приятные для властей варианты. Вообще-то в таких случаях думать надо прежде, чем делать, варианты просчитывать на несколько ходов вперед. И нести ответственность за свои деяния. Наша властвующая “элита” начисто отучилась думать, советоваться с экспертами, просчитывать варианты и отвечать за собственную дурость. Возможные события, связанные с ущемлением интересов военного сословия, может быть, вправят мозги “элите” или же уберут ее, всем осточертевшую, с глаз долой. Русский бунт, он, знаете ли, “беспощадный”...
Гpyпп риска много. Беженцы, например. Отношение к ним чиновников — скотское; многочисленны посредники, выуживающие у ограбленных еще в местах исхода русских последние гроши за выправление российских документов. Цены такие: получение гражданства РФ — 1250 долл. США, прописка — 1200 долл., регистрация на 6 месяцев — 150—200 долл. “Эту бесстыдную торговлю в упор не замечают МВД, УСБ, ФСБ, миграционные ведомства, правительство и вся остальная “королевская рать”, хотя ясно, что фактически на продажу открыто выставляются услуги подлых коррумпированных чиновников, отвечающих за вашу адаптацию в России... Действительно абсурд — русский человек не может свободно купить дом, прописаться, устроиться на работу в России, в то время как миллионы явных иностранцев это делают без видимых хлопот и усилий... Идет самая настоящая травля сограждан” (“Завтра”, № 44/2000). В этой же газете — письмо Нины Дубровской, беженки из Эстонии. В нем есть такие слова: “Мы, беженцы, находимся в самом худшем положении в России, но на таком положении только одни русские беженцы. Лица азиатско-кавказской национальности в России получают помощь, а мы как изгои на собственной земле. Мы без прав, без помощи — кончаем жизнь самоубийством”.