Журнал Наш Современник №12 (2002)
Шрифт:
Ах, не стоило бы так говорить, Хамзат Баудинович! Ведь вы, судя по фотографии, уже немолоды, годы должны были бы научить если не мудрости, то хотя бы осторожности. Это смотря что подразумевать под предосудительным “на миллиметр”: в каких-то случаях действительно — пустяк, а когда человека пыряют ножом в живот — “на миллиметр” ближе к жизненно важным органам — это убийство.
Впрочем, кого стесняться главному угличскому чеченцу, если в России (во всяком случае, во властных структурах, в прессе — там, где решают и вяжут) жизнь русского человека ценят в копейку?..*
…Случилось так, что в Углич я захватил только что вышедший номер “Нашего современника”, который
Наверное, наши читатели запомнили сюжет: Туркмения, 1976 год, очередная стройка коммунизма. Сбившийся в жарких песках интернационал: русские, туркмены, курды, кумыки. Но рассказ не об этом — об убийстве. Ингуш убил чеченца. Убийцу нашли — советские времена! — и дали положенный срок. Для русской части строителей дело закончилось.
Но не для восточных людей! Отец убитого Умар съездил в Чечню, привез двух сыновей. По поселку пополз слух: будет месть! Кульминация “Адата” — с поразительной силой написанная сцена, позволяющая русскому человеку хотя бы отчасти уразуметь, чем измеряют, на каких весах взвешивают жизнь и смерть люди Кавказа, те же чеченцы.
Понимаю, наши читатели уже знакомы с рассказом. Но думаю, наложив текст на угличскую трагедию, они взглянут на него по-иному. Приведу обширную цитату: “Однажды в воскресенье… к выжженному пустырю за нашим вагоном подъехал грузовик с полным кузовом народа. Из кузова стали вылезать мужчины и женщины, старики. Дети. Один старик был с орденами во всю грудь... Тот, который с орденами, взял в руки топор и заостренный кол, подошел к крыльцу наших соседей-чеченцев, у самого крыльца остановился, повернулся в сторону юга и, воздев к бездонному иссиня-голубому небу руки, вскричал гортанно:
— На узу билля!
Это было взывание к аллаху…...
После чего отмерил чеканно, по-военному, пятьдесят шагов и в сухую, крепкую, как камень, землю заколотил топором острый кол. Затем он опять что-то вскричал и опустился на колени. Вслед за ним все бывшие на пустыре нестройно что-то прокричали и тоже стали опускаться на колени.
Вокруг нашего вагончика мгновенно собралась толпа. Подошел старый сосед курд, начитанный седобородый отставник-замполит, готовящийся, по слухам, стать муллой…...
…Орденоносный старик ингуш во главе толпы, стоящей на коленях, опять что-то крикнул по-арабски, что-то вроде: “Сабрун джамелун!” Сосед тут же обрадованно поспешил перевести:
— Терпение прекрасно; нет, скорее, добродетельно.
После чего толпа на коленях с криками “Ва-алла! Ва-алла!” двинулась к вагончику наших соседей-чеченцев.
Старый Умар уже стоял на крыльце своего вагона. Его жена, обвязав платком голову по самые брови, куда-то быстро убежала. Вскоре вернулась с двумя своими старшими сыновьями. Они взошли на крыльцо и встали, чернобородые, угрюмые, носатые, за отцовской сутуловатой спиной. Все трое были похожи в профиль на коршунов, сердито вжимавших в поднятые плечи клювастые головы.
Толпа коленопреклоненных приближалась — стояла зловещая тишина, даже ишак перестал кричать, и только слышны были ритмичные звуки неуклюжего движения. Старик ингуш дал знак остановиться, воздел руки к небу, прокричал:
— Иншааллах!
— Ва-алла! Ва-алла! — подхватили его родичи.
Я повернулся к своему эрудированному соседу. Тот, не дожидаясь вопроса, перевел:
— Да поможет нам аллах. Или да возжелает. Нет, точнее будет,
Ингуши между тем приближались к крыльцу, на котором стояли родители и братья погибшего. Приближались на коленях. Ползли прямо по колючкам, камням и битому стеклу… Колени у всех уже были в крови…. Мне сделалось совсем не до любопытства. По коже драл мороз — и это в сердце Каракумов, в пятидесятиградусную жару. Было настолько непривычно, неловко и неуютно, что это ощущение непередаваемого, непонятного ужаса, какого-то дикого, животного страха я запомнил на всю жизнь.
Да, я осознал вдруг всю смертную значимость события. На крыльце вагончика стояли трое заросших черными бородами мужчин, которые потеряли сына и брата, которые бросили все и приехали сюда, чтобы исполнить долг чести, а перед ними в пыли, грязи, крови барахтались тридцать их “кровников”, каждый из которых чувствовал себя потенциальной жертвой их неотвратимой, справедливой, по горским понятиям, мести, — и вот сейчас эти несчастные люди просили у них пощады. Принародно. Как требовал того древний кровавый обычай. Священный адат.
Среди толпы ингушей был мальчик лет пяти-шести. Штанишки на коленях у него давно протерлись, и ноги уже кровоточили. Но он терпел и тоже, вслед за взрослыми, поднимал руки вверх и тоже кричал: “Ва-алла! Ва-алла!” Он тоже просил у этих чернобородых угрюмых дядек прощения за не совершенный им грех.
Он тоже просил не убивать его.
Старуха чеченка сорвалась с места, подбежала, схватила мальчонку на руки и, оглядываясь на мужа, унесла с собой. В этот раз Умар не остановил ее.
Ингуши пошли веселей. И вот они приблизились к самому крыльцу, они стояли полукругом на кровоточащих коленях и не смели с них подняться, — они тянули к Умару руки.
— Ва-алла! Ва-алла!
Умар застыл бронзовым изваянием.
Он возвышался над коленопреклоненной толпой, над толпой зевак, притихшей и ловящей каждое его движение. Воистину, был он велик в эти трагические мгновения….
Наконец поднял вверх руки и воскликнул хрипло в полной тишине:
— Радья аллаху анху! (Потом удалось выяснить, что означало это: “Да будет доволен, удовлетворен аллах”.)
Умар провел ладонями по лицу, по бороде и повернулся к стоящим на коленях спиной. Постоял в задумчивости секунду-другую и понуро ушел внутрь вагона. За ним следом скрылись в темном проеме двери сыновья.
Ингуши еле слышно загомонили. Старик-орденоносец что-то гортанно крикнул своим, и все они тяжело стали подниматься с колен. Кое-как отряхнувшись, потащились, покрытые пылью, грязью, в рваных брюках, окровавленные, к грузовику…... Толпа зевак тоже стала редеть. Все были подавлены, поражены таким зрелищем.
— Простил! — сказал бывший замполит. — Теперь, если Умар прольет кровь, он нарушит священный закон адата”.
Конечно, можно было бы обратиться и к реальной истории. Например, к убийству чеченской девушки Эльзы Кунгаевой. Между прочим, российские военные подозревали, что она снайпер, повинная в смерти многих русских солдат. И все равно полковник Юрий Буданов был не просто арестован, но и подвергнут изощренной процедуре моральной казни. На всю страну, на весь мир из него создали образ монстра-милитариста, у которого одна цель — убийство. Но даже в возможности достойно встретить это поношение ему было отказано! Его объявили умалишенным, т р и ж д ы проводилась мучительная судебно-психиатрическая экспертиза. Почему в данном случае никто не заявил: “К чему… шум и гам?” А ведь оснований сослаться на жестокую повседневность в Чечне куда больше, чем в Угличе. На войне действительно каждый день убивают…...