Журнал Наш Современник №12 (2003)

Журнал Наш Современник

Большой духовной поддержкой для И. С. Аксакова было письмо Ф. И. Тют­чева: “…И вот почему, дорогой Иван Сергеевич, ваш “День”, во что бы то ни стало, не должен ни на минуту сходить с нашего горизонта. Значение Ваше не в рати, а в знамени. Знамя это создаст себе рать, лишь бы оно не сходило с поля битвы. Не бросайте и не передавайте его — это мое задушевное убеждение”.

Но удары по И. С. Аксакову наносились и слева, и справа, их наносили враги и, что совсем не парадоксально на Руси, свои, которые в чем только его не обвиняли. В том числе в отходе от славянофильских идеалов. Сам И. С. Аксаков понимал, что глубокое изменение первоначальной славяно­фильской идеи неизбежно. Он превосходно это выразил в предисловии к “Биографии Ф. И. Тютчева”: “Может потеряться из виду преемственная духовная связь между первыми деятелями и новейшими; многое, совершаю­щееся под общим воздействием, но совершающееся в данную известную пору, при известных исторических условиях будет даже уклоняться, по-видимому, от чистоты и строгости некоторых славянофильских идеалов... Некоторые слишком поспешно определенные формулы, в которых

представ­лялось иным славянофилам историческое осуществление их любимых мыслей и надежд, оказались или окажутся ошибочными, и история осуществит, может быть, те же начала, но совсем в иных формах и совсем иными неисповедимыми путями. Но, тем не менее, раз возбужденное народное самосознание уже не может ни исчезнуть, ни прервать начатой работы...”.

1 марта 1881 года был убит царь Александр II.

Потрясенный И. С. Аксаков на экстренном собрании Славянского благотворительного комитета выступил с речью: “...Это суд Божий творится над нами. Это сам Бог, живущий в истории, ниспосылает нам свое страшное откровение, перед Его лицом мы стоим, позванные к ответу... Какой же ответ мы даем, мы дадим?.. Пусть, пусть испытует каждый сам свою совесть: нет ли и его доли участия в той скверне, за которую карает нас Бог и которою запятналась перед всем миром наша земля?

Нечего себя обманывать. Мы подошли к самому краю бездны. Еще шаг в том направлении, в котором с таким преступным легкомыслием мы двигались до сих пор — в кровавый хаос!.. Кто же дерзнул осквернить грехом русскую землю, осрамить, опозорить русский народ, да еще во имя народа, и не только надругаться над ним, но и распоряжаться его историческими судьбами?

Кто же они? Одна ли горсть злодеев — бессмысленных, лютых, одержимых демоном разрушения? Откуда же она завелась на нашей земле? Спросим себя строго по совести, не есть ли она продукт той духовной измены, того отс­туп­ничества от народности, в котором повинны более или менее мы все — так называемая интеллигенция? Если она не что иное, как логическое, крайнее выражение того самого западничества, которым уже с времен Петра снедаемо как недугом и наше правительство, и наше общество, — которое искажает все отправления нашего государственного организма, ослабляет и уже ослабило живое творчество духовных начал, таящихся в глубине народ­ного духа? Ибо мы не удовольствовались теми сокровищами знания и науки, которыми богата Европа, но и приобщились самому ее духу, воспитанному в ней ее историей, ее религией, — сотворили из нее себе кумира. Поклонились ее богам, устремились к ее идеалам. Мы отвернулись от своей трапезы, пошли на пир чужой, и вот вкушаем и похмелье в чужом пиру! На кого же сетовать?..”.

“Великая” русская интеллигенция, уходя от ответственности, привыкла искать причины российской трагедии только вовне, в том числе в происках жидомасонства. Так легче договориться со своей совестью. И. С. Аксаков же прямо сказал: нельзя путать следствие с первопричиной. А первопричина — это прежде всего отпадение русской интеллигенции от Бога. Он писал: “Но христианин не может просто перестать быть христианином; он то и дело будет бороться со своим бывшим Богом и в самом себе и вокруг себя; он не перестанет вечно бунтовать против начала, которым проникнуто все существо исторических современных обществ, бунтовать — непременно озлобленно — везде и всюду. Попирать все, что этим началом освящалось в мире. Поэтому окончательный удел всякого христианского, отрекшегося от Бога общества — бунт и революция. Но бунт ничего не созидает, и общество, положившее революционный принцип в основание своего развития, должно неминуемо, от революции к революции, дойти до анархии, до совершенного самоотрицания и самозаклания...”.

Он далеко вперед видел. Перечитывая его послание-предупреждение “К сербам”, поражаешься: в нем предугана будущая трагедия конца XX века: “Мы знаем, что после испытаний, через которые вы уже прошли, предстоят вам другие испытания, не менее опасные... Свобода, величайшее благо для народов, налагает на них в то же время великие обязанности; ибо многое прощается им во время рабства, ради самого рабства, и извиняется в них бедственным влиянием чужеземного ига. Свобода удваивает для людей и для народов их ответственность перед людьми и перед Богом. С другой стороны, счастье и благоденствие преисполнены соблазна, и многие, сохранившие достоинство в несчастьях, предались искушениям, когда видимое несчастье от них удалилось и, заслужив Бога наказанье, навлекли на себя бедствия хуже тех, от которых уже избавились. Всякие внешние и случайные несчастья могут быть легко побеждены. Часто же, испытывая народную силу, они еще укрепляют и воспитывают для будущей славы; но пороки слабости, вкрав­шиеся в жизнь и душу народа, раздваивают его внутреннюю сущность, подры­вают в нем всякое живое начало, делаются для него источником болезней неисцелимых, готовят ему гибель в самые, по-видимому, цветущие его годы благоденствия и преуспеяния. Поэтому да дозволено будет нам, нашим братьям, любящим вас любовью глубокой и искренней и болеющим душевно при всякой мысли о каком-либо зле, могущем вас постигнуть, обратиться к вам с некоторыми предостережениями и советами... Мы старше вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжелые, испытания и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу и чтоб наши многочисленные ошибки предостерегли их от опасностей, часто невидимых и обманчивых в своем начале, но гибельных в своих последствиях; ибо опасности для всякого народа зарождаются в нем самом и истекают часто из начал самых благородных и чистых, но не ясно осознанных или слишком односторонне развитых...

Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости...”.

Все, что мы ныне

имеем со славянами и между славянами, все, что мы ныне имеем с Россией, — печальный результат и того, что век с лишним назад не прислушались к И. С. Аксакову. Он уже тогда явственно видел, какие беды могут встать перед нами, если мы не просто будем врозь, а если нас к тому же разделит гордыня или взаимная подозрительность. Об этом в то время с горечью писал и другой великий славянин, Ф. М. Достоевский: “Но, увы, чуть ли не вся интеллигенция райи (райя — презрительная кличка христианских подданных Оттоманской империи, буквально: стадо. — М. Ч. ) хоть и зовет Россию на помощь, но боится ее, может быть, столько же, сколько и турок: “Хоть и освободит нас Россия от турок, но поглотит нас и, “больной человек”, не даст развиться нашим национальностям” — вот их неподвижная идея, отравляющая все их надежды! А сверх того у них и теперь уже сильней разгораются между собой национальные соперничества; начались они, чуть лишь просиял для них первый луч образования”. И еще: “Выгода России не в захвате славянских провинций, а в искренней и горячей заботе о них и покровительстве им. В братском единении с ними... Одной материальной выгодой, одним “хлебом” — такой высокий организм, как Россия, не может удовлетвориться. И это не идеал и не фраза: ответ на это — весь русский народ и все движение его в этом году. Движение почти беспримерное в других народах по своему самоотвержению и бескорыстию, по благоговейной религиозной жажде пострадать за правое дело... Славянское дело во что бы то ни стало должно было наконец начаться... Но если уж началось славянское дело, то кто, как не Россия, должна была встать во главе его. В том назначение России... Русские уйдут, но великая идея останется. Великий дух русский оставит следы в их душах — и на русской крови, за них пролитой, вырастет и их доблесть. Ведь убедятся же они когда-нибудь, что помощь русская была бескорыстная и что никто из русских, убитых за них, и не думал их захватывать!”.

Боже мой, теперь-то, через сто с лишним лет, неужели братья-славяне не убедились, что помощь русская была бескорыстной?! Но режет кому-то глаза эта великая очевидность: мне показывают одну из российских демокра­тических газет со статьей, цинично доказывающей, что не было никакого освободительного похода на Балканы, была обыкновенная россий­ская экспансия...

…Особенно трудными были последние годы И. С. Аксакова, он видел трагическую невозможность хотя бы частичного воплощения своих идеалов и, как следствие, чувствовал приближение великой беды. В декабре 1885 года нависла угроза закрытия его последней газеты “Русь”. 26 января 1886 года он писал одному из своих корреспондентов: “Как трудно живется на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнет, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не дает установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования, фальшь и пошлость нашей общест­венной атмосферы и чувство безнадежности, беспроглядности давят на нас...”.

На следующий день его не стало. Не стало человека, суть которого можно выразить цитатой из сербской газеты “Застава”: “Если бы мы жили при более благоприятных обстоятельствах, Аксаков, без сомнения, простер бы свою любовь на все человечество”. Хотя в то же время кто-то из современников говорил, что он чувствует себя русским в трех случаях: когда слушает древние песнопения, когда слышит русскую народную песню и когда читает статьи Ивана Сергеевича Аксакова…

Н. Н. Страхов после смерти И. С. Аксакова писал: “Ни одна из надежд, ни одно из задушевных желаний Аксакова не имеет впереди себя ясного будущего… Славянские дела свидетельствуют, что духовное значение России не развилось. После подвигов, достойных Аннибала или Александра Македонского, мы вдруг с сокрушением видим, что старания иностранцев и их политическое и культурное влияние берет верх над той связью по крови, которая соединяет нас со славянами. Но ведь узел славянского вопроса заключается именно в нашей культуре, и если самобытные духовные и исторические силы наши не развиваются, если наша религиозная, полити­ческая, умственная и художественная жизнь не растет, то мы неизбежно должны отступить для славян на задний план, сколько бы мы крови ни проливали. Какая же для нас надежда в этой борьбе? Становясь грудью за единоверцев, мы должны спрашивать себя: не убывает ли в нас и в них та вера, в которой весь смысл дела и вне которой бесплодны все подвиги?..”.

Увы, с еще большей горечью эти слова можно повторить и сегодня, сто с лишним лет спустя.

Н. Н. Страхов далее писал: “Все это, и лучше и яснее всякого, видел и чувствовал Аксаков. Потому больше чем когда-нибудь ему стало тяжело перед смертью. Не могу выразить, как изумили, как больно поразили меня несколько унылых слов, вырвавшихся у него в последних письмах, и тем сильнее поражавших, что выходили из уст такого богатыря. “Чувствуешь, — писал он между прочим, — что настоящий переживаемый нами период — долгий период, и его ничем не сократишь”. И вот ему не довелось пережить этот период. Смерть избавила его от этого страдания... Нет, для себя он вовремя умер. Благочестивые люди верят, что смерть всякого человека совершается не без соизволения Божия. И на этот раз мы как будто можем понять смысл этого соизволения. Аксаков довольно потрудился. И верный раб наконец был отпущен от своей работы. Что с нами будет? Конечно то, чего мы заслуживаем”.

Словенская газета “Уставност” в одно время с Н. Н. Страховым писала: “Все заслуги и обширную деятельность Аксакова оценят лишь потомки через несколько поколений, оценит история”.

Надеюсь, пришло то время. Как и надеюсь, что имя И. С. Аксакова у нас не столько в прошлом, сколько в будущем. Только реально нужно смотреть в это будущее: все сказанное им и Ф. М. Достоевским о великом предназначении России верно только в случае, если она снова будет сиять тем огромным духовным значением, если она снова будет тем “высоким организмом”.