Журнал Наш Современник №2 (2002)

Журнал Наш Современник

Создается впечатление, что составителей упомянутого проекта закона нисколько не тревожат все возрастающие масштабы растления нации непомерно расплодившейся бульварной прессой. И дело здесь не только в том, что эксплуатируется ради наживы обывательское любопытство к пороку. Вопрос более серьезен. Порок рекламируется, он становится заразителен, еще более отравляя и без того криминальную атмосферу в стране. Особенно если вся эта кроваво-уголовная, свихнувшаяся на сексе “экзотика городской жизни” изо дня в день преподносится не только без осуждения, а наоборот, в развязно-шутовском, как бы одобряющем тоне. (Этим настроением “пира во время чумы” особенно отличается, как это ни прискорбно, молодежная пресса.)

К сожалению, проект закона очень расплывчат и неконкретен в отношении определения порнографии, касающейся печатной продукции. Даже после принятия этого закона такие книги, как “Палач” Э. Лимонова, можно будет купить в удобное время — надо только найти “специально отведенное место”, что при желании сделать будет нетрудно. После принятия закона в его настоящей редакции вся бульварная периодика по-прежнему продолжала бы свободно выходить и реализовываться: ведь в ее паноптикуме похотливо-обнаженных поз (основная статья дохода!) предусмотрительно избегается “детальное изображение” соответствующих органов, а исходя из проекта закона именно в этом заключается вся соль порнографии! “Детальное изображение”, впрочем, не допускается только на обложке (!), поскольку “продукция” запечатывается в прозрачную упаковку (статья 9, п. 1). Фактически проект закона излагает западные критерии порно­графии, а ведь в его преамбуле говорится, что он составлен в соответствии с “традициями и нормами, присущими народам Российской Федерации”. Проект закона, наконец, совершенно не рассматривает порнографию на уровне печатного слова, видимо, полагая, что это область чисто литературоведческая. Именно закон должен поставить преграду частной инициативе, связанной с наживой на массовых эротических изданиях, поощряющих насилие и цинизм (в том числе выраженный в матерном сквернословии).

Разумеется, один закон мало что изменит. Россию захлестнула волна сексомании, когда даже в интеллигентской среде мат стал модой, когда воистину стало “стыдно не быть бесстыдным”, а искусству бесстыдства прилежно обучали в еженедельной телепередаче “Про это”. Афишируются сумасбродные поиски телесных удовольствий, в ненасытном потоке которых черствеет душа. “Сексуальная раскрепощенность”, лишенная любви и моральных устоев, легко переходит в цинизм, вовлекает в криминал, в конечном счете разрушает семью (впрочем, тема эта заслуживает отдельного и серьезного разговора с участием социологов и сексопатологов, и непременно с участием нашего главного “секс-революционера” И. С. Кона, пытающегося внедрить в России западную модель “цивилизованного секса”). В этих условиях особое значение приобретает воспитание молодого поколения, ибо от него напрямую зависит будущее русской культуры, сохранение ее лучших традиций. И главное место здесь должно занимать, на мой взгляд, гуманитарное образование, нацеленное на познание духовных основ человека и мироздания. Такое образование должно быть теснейшим образом связано с православной этикой (приравнивающей сквернословие к богохульству), с нравственными ориентирами русской классической литературы (одна из ее основных тем — любовь, а не секс). И закладываться оно должно прежде всего в продуманном школьном воспитании*.

Юрий КУЗНЕЦОВ • Нечто о поэте (Наш современник N2 2002)

ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ

НЕЧТО О ПОЭТЕ

Поэт Геннадий Касмынин глубоко переживал развал родной страны. А появление целого племени незнакомых молодых людей с амбивалентной нравственностью его озадачивало.

“Да разве это люди? Тьфу!” — говорил он с горечью о так называемых новых русских и все-таки вступал с ними в полемику. А зачем? Подлецам все равно ничего не докажешь. Но как это бывает с незаурядными людьми, трагический надлом разбудил

в нем подспудные силы. Лучшие его стихи из последней прижизненной книги “Гнездо перепелки”, вышедшей в 1995 году, лично для меня были открытием. До этого я знал Касмынина как одного в ряду многих небеста­ланных, но тут он явно выдавался из ряда. Он взломал бытовую ограниченность, присущую прежним стихам, и обрел большое дыхание. Образность уплотнилась, пространство смысла расширилось, а слово заиграло самоцветными гранями. Это ли не перл живой русской лукавинки?

А ну-тка, Анютка-молодка,

Ответствуй, где спрятана водка.

Стаканчик, другой поднеси...

Когда я ему говорил, что его звезда взошла где-то между Тряпкиным и Рубцовым, он улыбался, как дитя:

— Ты это серьезно?

— Серьезней и быть не может, а точней время скажет.

Он заведовал отделом поэзии в журнале “Наш современник”. Бывало, зайду к нему в кабинет и спрашиваю:

— Как ты думаешь, прорвемся мы в третье тысячелетие?

Он не мерил тысячелетиями, но отвечал решительно:

— Прорвемся!

И, прищурив глаз, долго глядел в несуществующую точку.

Предчувствовал ли он свою смерть? Кто знает... Но однажды в нем проснулся древний охотник на крупного зверя, и он затеял опасную игру со смертью в стихотворении “Окно для шагов”. Во всяком случае, он сделал первый ход. Но второй ход был не его... И тут не рубцовское совпадение: “Я умру в крещенские морозы...” и даже не рубцовская безысходность: “Сам ехал бы и правил, да мне дороги нет...” Тут воля и свободный выбор.

Но Касмынин не прорвался в XXI век. В нем, внешне здоровом, цветущем, поселилась коварная болезнь, которая до поры до времени никак себя не проявляла, а потом, когда он почувствовал что-то неладное и обратился к врачу, было уже поздно! Его жизнь стремительно угасала. Он успел только спасти свою душу: крестился и исповедался духовному лицу. Что это была за исповедь — останется тайной. Но мы можем догадаться по его стихам, где все открыто и дышит прямодушием и совестью.

Его похоронили в ясный сентябрьский день на подмосковском кладбище, в белом чистом песке, рядом с сосновым бором. Даты его жизни 1948—1997. Над его могилой много неба и воздуха, как и в его стихах о березе над обрывом.

Но не весь он умер. Своей лучшей частью — стихами он остался на земле и в этом смысле прорвался в новый век. Насколько его стихи жизнеспособны, покажет только время, но, надеюсь, многие годы им обеспечены. Иначе и быть не может. Иначе плохо будет младому незнакомому племени без касмынинской совести.

ГЕННАДИЙ КАСМЫНИН

ГНЕЗДО ПЕРЕПЕЛКИ

Не слыхать перепелок во ржи,

Только спутник проносится, тикая,

И деревня стоит у межи

Обреченная, темная, тихая.

Это все отболело давно,

Это месте зовется Горелое,

Даже кладбище здесь сожжено,

Плешь осталась песчаная, белая.

Поднялась высоко лебеда,

Мы из лучшего в худшее сосланы,

То протаем весной изо льда,

То костями желтеем под соснами.

Не прощу я, пока не умру,

Не забуду, пока не забудется,

Как свалилась ничком на юру

Догнивать у колодезя улица.

Лет полсотни пройдет или сто,

Вы и мертвые вспомните, сволочи,

Деревеньку свою, гнездо

Разоренное, перепелочье.

ОКНО ДЛЯ ШАГОВ

Отчаянье бывало окончательным,

Когда хотелось выйти из окна,

Отчаянье бывало замечательным

И превращалось в рюмочку вина.

Отчаянья тогда как не бывало,

И наступала слабая печаль,

Она меня уже не добивала,

И я ее почти не замечал.