Журнал Наш Современник №2 (2003)
Шрифт:
Рыбацкая воля... Говорил я уже, что многодетная семья Конкиных на рыбе выжила в послевоенные годы. Благодарность судьбе или случай, но почти все мужики Конкины стали профессиональными рыбаками, а девки за рыбаков выходили замуж. Но старый Конкин всем говорил, это старшая дочь теперь вспоминает, Прасковья: “Отец говорил: живите землей, огородом, а вода — текучая, рыба — склизкая”. Он знал, что говорил, старый Конкин. Один сын ушел под лед на машине и не выбрался. Другой умер прямо на берегу. Колю Конкина сгубила рыбацкая хворь.
Рыбацкая воля...
Леща — налево,
Рыбца — направо.
Нули — на сдачу,
И вся задача!
В этом нехитром куплете вся соль. “Нули
Деньги брали немалые. Но кто от тех шальных денег разбогател или стал счастливым?..
Рыбацкая воля и водка... Скольких они сгубили...
Что ни говори, а вода — не земная твердь. И Дон, хоть и зовется тихим, но бывает суров, особенно весной да осенью. Путина начинается в марте. Еще лед идет, а уже кидают невод и ставят сети. Вода — ледяная. Ветер. Белые буруны на волнах. Пустая лодка бежит, словно скачет с гребня на гребень: “Бух-бух-бух...” Душу вытрясет и все остальное. Лодка груженая идет тяжело.
Ветер. Волна. Холодная стынь воды — вот она: лишь вершок до борта. Того и гляди, черпанет. В такое время порой плывешь на лодке, и вдруг — холодком по сердцу. Словно в единый миг понимаешь глубину и ширь могучей реки. До берегов далеко. Одежды на тебе — воз: брюки-ватники, телогрейка, сапоги-бродни, поверх клеенчатый рокан, тоже — брюки и куртка. Случись чего — лишь шапку успеешь сбросить. Недолго побарахтаешься — и ко дну. Каждый год забирает и забирает вода рыбацкие души. Особенно жалует хмельных, которым все по колено.
Помню, на весенней путине ночевали у Козловской балки. Месяц — март, темнеет рано. На палубе ужинали при свете фонаря. Слышим, на другой стороне Дона, где-то ниже нас, вроде в Некрасовском озере, стреляют, потом стали ракеты пускать, светят прожектором. Снова выстрелы.
Поглядели, послушали, решили: гуляют мужики — и отправились спать. На следующий день узнали: два милиционера утонули. Молодые, крепкие ребята. У них на Некрасовском озере стан. Народ на выходной подъехал. Машин много, моторка — одна. И у той движок забарахлил. Взялись его чинить. Сделали уже по темноте, решили проверить. Конечно, крепко выпивши. Сели в лодку вдвоем, завели, дали газу. На середину озера выскочили, крутнули рулем, перевернулись. Тут и конец. Тьма ночная, вода — ледяная, тяжелая одежда, хмель. Орут, кричат: “Помогите! Спасите!” И перевернутую лодку во тьме не сыщешь. А “помогальщики” по берегу бегают. Стреляют, ракеты пускают, прожектором светят. А проку... Моторок нет. А надувные пока накачивали, да спускали, да по пьяни барахтались с ними... Поздно. Десять ли, пятнадцать минут — и тишина. Нет людей.
Всякий год такое бывает. Весной, осенью, а то и посередине лета.
Сашу Грачева и младшего, совсем молодого Московича я встретил за день перед их гибелью. Саша, нарядный, красивый, с женою и младшим сынишкой, корил меня:
— Чего сидишь? Пошли с нами. На Цимлу, на Пески пойдем, там лещ. Пошли...
— Никогда, — говорил я. — Чуть погодя.
Через час-другой встретил Виктора Московича, на мотоцикле он летел, остановился, меня увидев.
— Идем с нами... — уговаривал он. — Идем... Жалеть будешь.
Я и теперь жалею. Пошел бы с ними, может, они и теперь были бы живы. На воде я водки в рот не беру. И, бывало, когда рыбаки во хмелю, я — за штурвалом, в рулевой рубке.
Саша Грачев и Витя Москович погибли уже следующей ночью, будто со мной попрощавшись.
А ведь погода была хоть и ночная, но ясная, тихая. Теплоход — весь в огнях.
Вспоминаю, как мы с Сашей Грачевым там же, на Цимле, уходили от шторма. Обычно ветер там налетает внезапно, ураганом.
Помню, и тогда время за полдень, чистое голубое небо, редкие высокие облака, просторная вода, другого берега не видать, водный горизонт замыт серой жемчужной дымкой.
И вдруг потянул ветерок, свежий, тягучий. Он крепнет и крепнет, и вот уже гонит волну с белыми гребешками. Низкая, сизая, седая с исподу туча словно подкралась. На минуту стихло, и вдруг — загудело. Шторм.
Мы еле успели от берега отойти. Иначе бы наш катер, как щепку, выбросило на сушу.
Мы шли к Кожевенному острову, чтобы там отстояться в затишке. Остров недалеко, а ураган и шторм — вот они. Мы с Сашей в рубке задраились. Волна шла страшенная. Зеленоватая, прозрачная, с седым гребнем громада подступала, и становилось обморочно-тошно. Гребень вон где... Солнце закрыл. Волна с грохотом рушится на наш катерок, накрывая рубку. И следом — другая. И снова — рушится. Волна за волной. Несмолкаемо бьет судовой колокол-рында: бум-бум-бум-бум... пробиваясь через рев воды и ветра. Вал за валом, словно за утесом утес, и каждый, казалось, должен был снести нашу хрупкую рубку и нас. Раз за разом валимся в бездонную водяную пропасть. Падаем. Тошнота. И тут же рушится вал, накрывая рубку. Он проходит. Мы живы. И снова падаем вниз. Долгий вздох ли, крик. Тошнота, И новый вал закрывает небо. Рухнул. Вода. Живы... Рев урагана и шторма. Глухо бьет рында. Хоронит нас, что ли...
Прошли. У Саши — крепкие руки. Пробились к острову. Спрятались за него. Кое-где обшивка не выдержала, железный корпус на швах разошелся. Потом его заваривали.
А погиб Саша при полном штиле.
И Виктор Москович не выплыл.
А ведь той же весной Витя выбрался из ледяной каши на озере Нижнем. Месяц — март, лед рыхлый, уже не держит, а у Виктора две сети стояли, не снял. Я из города приехал, говорю: “Уха нужна”, он обещает: “Будет”. Лед не держит, Витя встал на лыжи, пошел. Сетку начал поднимать, успел вынуть пару лещей и судака, кинул их к берегу и провалился вместе с лыжами. До берега не близко. На весенний мартовский лед не выберешься. Он крошится и становится ледовой кашей. Витя пробился, доплыл до берега, руша перед собой лед и пробиваясь через него. И даже рыбу не оставил, выбросил на берег и кинул в багажник машины, для меня, ведь обещал. Доехал до поселка, выпил бутылку водки, переоделся и привез мне рыбу. “Держи. Как раз на уху: два леща и судак”. А лицо горит алым пламенем. И ведь даже насморка не схватил. Молодой, сильный. Двадцать три ли, двадцать четыре года. Утонул полгода спустя в теплой августовской воде.
* * *
Ночью прошли станицу Мигулинскую, утром — Казанскую. Потом — село Монастырщина. Это уже не тихий Дон. Это — Россия. А значит, пути моему конец.
Александр Казинцев • Симулякр, или Стекольное царство. Мир под прицелом Америки (Наш современник N2 2003)
Александр КАЗИНЦЕВ
СИМУЛЯКР,
ИЛИ СТЕКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО
Часть II
5 ноября 2002 года Америка проголосовала за войну. Республиканцы упрочили лидерство в палате представителей и получили, наконец, большинство в сенате. Третий раз за столетие нарушена традиция американской политической жизни — обычно партия президента теряет голоса на промежуточных выборах. Тем показательнее триумф Буша.