Журнал Наш Современник №2 (2003)
Шрифт:
А где-нибудь поодаль, на пустом берегу, стоит загорелый мальчонка у самой воды, простоволосый, в закатанных по колено штанах. Удочка, закидушки. Стоит... Берег зеленый. Узкая полоса белого песка у воды, дальше — высокие вербы, тополя. Что-то там, за их стеною? Какой-нибудь вовсе глухой хуторишко: Скиты ли, Усуры, Осинов Лог. Мальчонка глядит на наш теплоход, провожая его взглядом, и, верно, думает: “Вот вырасту и тоже поплыву, далеко-далеко, до самой Мелоклетской, Серафимовича, до Вешек”.
Мы прошли. Мальчик стоит неподвижно, провожая нас взглядом. А я на него смотрю и смотрю.
То не мальчик, то мое загорелое босоногое
Мальчик мой, не печалься, у тебя все впереди. А я уже не буду вот так стоять на берегу, забыв про удочки, и провожать. Стоять, замерев, и глядеть, как сказочной птицей-лебедем уплывает от меня обшарпанный речной буксир с баржонкою впереди, все уходя и уходя.
Слева, все ближе и ближе, подходит коренной высокий берег, прежде далеко отступавший. С выгоревших на солнце холмов, от меловых обрывов веет степным духом: полынью, чабором.
Открывается хутор Мелологовский, место уютное, красивое. Коренной берег подошел распадком, оставляя у воды просторное ровное место, немного угористое. Зелень садов. А жилья нет. И лишь на самом краю, где уже к берегу подступают меловые кручи, стоит полуразрушенная хатка-мазанка возле старой груши. Рядом следы былого подворья. Еще недавно эта хатка была живой. Я здесь плавал и помню, как старая женщина — последняя жительница хутора — шла по тропке вниз за водою, к Дону. Тропка осталась и теперь. Она идет от хаты чуть наискось по холму. Вот же высота. Тропинка осталась. Помню я, как тяжко было глядеть, когда старая женщина медленно шла с ведрами, вверх и вверх, стояла, передыхая, и снова шла. А перед нею над Доном лежал пустой хутор Мелологовский, родной ее хутор.
Нелепая ему выпала судьба. Эта женщина вместе с хутором прожила здесь долгие года. Пережила войну, Великую Отечественную. А вот война понарошку ее обездолила. Дело в том, что здесь снимался фильм “Они сражались за Родину”. Фильм получился хороший, но на беду старой женщины для съемок выбрали именно это место — хутор Мелологовский. Везли сюда водою танки, орудия, иную технику, людей. Хутор должен был сгореть в огне киношной войны. Жителям, владельцам домов, заплатили отступное, и они разъехались кто куда. Долее других, говорят, не сдавался хозяин большого, как у нас называют, “круглого” дома-пятистенка под железной крышей. Он его недавно построил. Уже началась “война”. Стреляли, бомбили. И он сдался. Получил деньги и уехал. А старухин домишко расположен на самом краю, даже на отлете, на горе. Его не тронули.
Лето прошло. Съемки кончились. И осталась старая женщина жить одна. Долго ее видели речники с проходящих судов: как она во дворе возилась, как по воду шла.
Теперь ее нет. И хатка рушится. Кончился хутор Мелологовский.
Здесь умер Василий Макарович Шукшин во время съемок в пароходной каюте. Как раз в то время я плыл вверх по Дону на быстроходной “Ракете” ли, “Комете”. Пробегали, видел я: стоит у берега белый пароход, а на берегу — страсть Божья: горит все, черный дым валит, идет наступление.
А двумя днями позднее, когда я через станицу Букановскую, переночевав в колхозной гостинице, выбрался в райцентр, из газет узнал, что Шукшин умер.
Теперь на придонском холме возле бывшего хутора Мелологовский, выше разрушенного старухиного дома, памятный знак: груда камней. Бывал я здесь и проезжал берегом, на машине. Один год поднялся на холм, там, возле камней, памятная доска: “Здесь...
Горской берег по левую руку, холмы его все выше и выше вздымаются. Обрывы светят белизной — чистый мел. Селенья здешние: Меловской, Мелологовский, а вот и Мелоклетский, хуторок невеликий, но с пристанью. В семи километрах — большая станица Клетская. Для нее и пристань с хлебной ссыпкою, и нефтебаза. Железная дорога далеко. Спасибо, хоть асфальт провели не так давно.
Мелоклетский — хутор невеликий. Дома — на высоком берегу, на обрывах. А берег понемногу, но движется. Обвал за обвалом, шаг за шагом. Подмывает течение, помогают дожди да ветры. И вот уже большой деревянный дом с верандою — на самом обрыве. Край веранды, считай, висит. Забор далеко под яром лежит, внизу. А в доме живут. Женщина на веранде белье развешивает. Оно полощется на ветру.
Конечно, хорошо в таком доме летом пожить. Вольный речной ветер. Вид просторный на Дон, на зеленый луговой берег. Летом хорошо. А осенью и зимой, когда ветры, бураны, не больно уютно. Того и гляди, вместе с домом под яр полетишь. Ветры здесь могучие.
Прошли Мелоклетский. Трое ребят на моторной лодке обогнали нас, откровенно посмеиваясь над тихоходами. Кому что... А мне в радость наша малая скорость, считай, черепашья. Не мчимся, не летим сломя голову, плывем помаленьку, шествуем неторопко, словно пешком. Это — хорошо. Разве увидишь на берегу это солнце в туче. Туча иссиня-темная, по краям белая солнечная опушь. И бьют из-за тучи, расходясь по небу веером, золотистого и синего дыма лучи.
Тихий вечер. Тихая, нетревоженная вода плывет навстречу. Она — словно огромное зеркало. Там небо — и тучи. Там — белый песчаный берег в зарослях краснотала. Там — холмы и сияющие белью меловые обрывы. Там — белая цапля, медленно и низко летящая с одного берега на другой.
Одинокий рыбак, мальчишка, стоит возле лодки у берега по колени в воде. Лишь он хозяин этих тихих вод, белейших песчаных кос, отмелей, зелени, что вокруг, и высокого неба. Мы уплываем, он остается.
Солнце садится в тучу желтым ярким колобом. Нынешний день кончается. Тени от берегов, зеленые тени, отраженья прибрежного займища и высоких холмов потянулись друг к другу, смыкаясь. Вода розовеет, потом светит малиновым, в займище туманится, или это вечерние сумерки густеют в сени деревьев, но белью светят стволы осокорей. Белые жилки на сереющей зелени сумерек. Кукушка с берега считает годы ли, дни мои здесь, на воде, в неторопком пути. Считай, считай, кукушечка, не сбивайся. Мне еще долго идти. Плыть и плыть.
На берегу высоком какая-то допотопная водокачка. Видно, колхозная плантация рядом. Водокачка молчит. Возле нее на обрыве сидит старик. Обнял руками колени и сидит, глядит. Мир ему... Сколько за эти дни увидел и еще увижу я на этих берегах вот так же спокойно сидящих людей. Над водой, в одинокой думе, тиши. И старых людей, и молодых, и совсем ребятишек. Хорошо, светло здесь думается. Встал на берегу, и словно легкий чистый ветер накрыл тебя, убирая прочь все суетное, пустое. И ты застыл над текучей водой перед высоким небом. В отрешенье ли, в погруженье — в светлой думе.