Журнал Наш Современник 2001 #1

Время от времени мы получаем письма, в которых новое поколение читателей неожиданно для себя открывает поэзию Рубцова, а старое с благодарностью вспоминает о ней. Иногда его земляки или однокашники по Литинституту присылают нам страницы воспоминаний о Николае Михайловиче. Нередкими бывают и стихи поэтов, ему посвященные, порой любительские, непрофессиональные, но всегда искренние, проникнутые добром и любовью.

Однако зло и зависть тоже не дремлют. То в одном, то в другом демократическом издании (а

В этом номере, посвященном двойному юбилею Рубцова, мы публикуем некоторые из этих материалов. Светлые — с благодарностью к авторам. А что касается “темных” — то пусть их творцы знают, что очернить истинно русского поэта им никогда не удастся. Во-первых, мы всегда заступимся за его честь, а во-вторых, потому, что его чистой славе, его подлинной поэзии, его страдальческой судьбе — никакая грязь уже не страшна.

* * *

Видимо, брат потому сообщил мне о гибели поэта, что знал о моем нерав-нодушии к другому русскому лирику — Есенину. Но я не мог тогда и поду-мать, что буду когда-нибудь изучать творчество Рубцова, по крохам собирать факты его биографии, выпущу о нем три книжки. Неисповедимы пути наши…

Вот передо мною Сообщение номер 11230. В нем сказано, что “7 декабря 1967 года в медицинский вытрезвитель города Вологды… был доставлен член Вашего коллектива Рубцов Николай Михайлович — писатель, который доставлен из горотдела. Просим обсудить недостойное поведение гражданина Рубцова и о принятых мерах сообщить в медвытрезвитель города Вологды. Начальник такой-то”.

Интересно разглядывать эту бумагу. Тут и рисунок есть: один мужик в кепке стоит у завода с поднятой рукой, а второй — лежит на земле, с бутылкой обнимается. Есть и фотография клиента, то есть Рубцова в данном случае. Снимок любопытный — на нем грустный трезвый человек, бедно одетый, в армейской шапке, очень худой… Он никак не реагирует на фотографа.

Вверху на этом листке общая надпись — “Вывесить на видном месте”. Но самое замечательное в Сообщении — это, пожалуй, стихи. Их стоит процитировать. Относятся они, конечно, ко всем посетителям вытрезвителей:

Таких, как он, у нас единицы, Но мимо них не вправе пройти, Они нам мешают жить и трудиться, Они — помеха на нашем пути.

Стукнул по карману — не звенит: как воздух. Стукнул по другому — не слыхать. Как в первом… В коммунизм — таинственный зенит, — как в космос, полетели мысли отдыхать, как птички…

Поразительно, что в этом высказывании Рубцов использовал те самые слова, которыми он прекрасно выразил свою любовь к деревне, к России: “Чувствую самую жгучую, самую смертную связь…”

Куда меня, беднягу, завезло! Таких местов вы сроду не видали! Я нажимаю тяжко на педали, Въезжая в это дикое село. А водки нет в его ларьке убогом, В его ларьке единственном, косом. О чем скрипишь передним колесом, Мой ржавый друг? О, ты скрипишь о многом. Надежда есть, что спички есть в кармане. Но спичек нет, хотя надежда есть. И я опять в обмане, как в тумане. А выйду ль из него когда — бог весть. Одну давно имею на Сущевской, Другая на Мещанской намечается, А третья… впрочем, это несущественно, Поскольку по тебе одной скучается

. Сегодня мне бы ту сноровку, В годину горечи и бед… Хочу на грудь татуировку: “Года идут, а счастья нет”.

…Потом отбросил я винтовку, Пошел с друзьями на парад.

Хочу на грудь татуировку Из лучших ленинских цитат!

К счастью, наша троица недолго просидела за решеткой — кто-то узнал Невзорова, и всех выпустили. Даже прислали какую-то машину, чтобы развезти их по домам, ибо был поздний вечер. Но Рубцов сказал: — Нет! Пусть дают черную “Волгу”! На другой машине я теперь не поеду!..

Чем все закончилось, история умалчивает. Как вспоминает Василий Невзоров, секретарь обкома Дрыгин потом отругал его за то, что сразу к ресторану не вызвал служебную машину.

И, как живые, в наших разговорах Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон…

Передо мной небольшая книжка, неплохо изданная, в суперобложке, — “Франсуа Вийон. Стихи”, переводы с французского, Москва, 1963 год. Точно такое издание читал и перечитывал в свое время Николай Рубцов. В самом конце 1964 года в Вологде он увидел книжку в домашней библиотеке поэта Бориса Чулкова, увидел и — “всякий раз, бывая у меня, буквально не выпускал из рук и всегда говорил, что рано или поздно не у меня, так где-нибудь стащит или раздобудет его” (Б. Чулков).

Я перелистываю Вийона и снова думаю о том, что привлекало Рубцова в стихах этого поэта, в его жизненной истории. Да ищу строчки, которые могли прямо повлиять на лирику самого Рубцова…

“Образ Франсуа Вийона — “магистра искусств” и бродяги — двоится в представлении потомства. Уже вскоре после его смерти слагаются легенды о “веселом комике”, циничном шуте, мастере поужинать за чужой счет, коноводе во всякого рода злых проделках”, — пишет в предисловии Л. Пинский. Но, конечно, прежде всего, Вийон — великий лирик, поэтическое зеркало своего времени

и своей страны. Умирало средневековье, и поэт писал о смерти, старости, бренности бытия. И все же выглядывает из стихов жизнелюб, которого не миновали народные празднества и все радости жизни. Вийон использовал в своих стихах не только опыт предшествовавшей литературы, но и богатые традиции народного искусства. А в его жизни годы студенчества сменились годами скитаний и тюрьмой.

Рубцова несомненно волновали какие-то совпадения собственной жизни с биографией Франсуа Вийона — раннее сиротство, странствия, неустроенность. Да и “студенческий дух”, если вспомнить, что в 1964 году Николай Рубцов был еще студентом-очником. Многие стихи французского поэта пронизаны иронией, но и у Рубцова был “иронический период” в творчестве. Совсем в духе Вийона написаны “Стукнул

по карману — не звенит…”, “Сказка-сказочка”, “Куда меня, беднягу, занесло…”, “Утро перед экзаменом” и другие стихотворения. Рубцову было явно тесно в рамках благочинной советской поэзии конца 50-х — начала 60-х годов. И он издевался: …Уткнулся бес в какой-то бред И вдруг завыл: — О, божья мать! Я вижу лишь лицо газет, А лиц поэтов не видать…

— Почему же ты написал “Сижу в гостинице районной”, если сидел в редакции? — полушутя спросил Василий Елесин.

— Так типичнее, — смеясь ответил Рубцов. — А то могут подумать, что у вас не редакция, а ночлежка.