Журнал Наш Современник 2006 #3
Шрифт:
Корр.: Так можно надеяться, что мы ещё полетаем на новых отечественных лайнерах?
А. Ш.: У нашего государства, у нашего правительства должны быть программы развития промышленности, сельского хозяйства, транспорта, в том числе авиации. В результате появятся конкретные задачи. И они будут безусловно выполнены: задел — научный, технологический — в авиапромышленности огромный.
СВЕТЛАНА СЕМЕНОВА ИЗГНАНИЕ ХИМЕР
О книге Феликса Кузнецова “Тихий Дон”:
судьба и правда великого романа”
Существовало на средневековом Западе такое определение для особо грандиозного, исчерпывающего компедиума по тому или иному, часто самому вышнему предмету и вопросу: сумма (знаменитый пример — “Сумма философии” и “Сумма теологии” Фомы Аквинского). Труд члена-корреспондента РАН Феликса Кузнецова, известного критика и филолога, — своего рода колосс, как и “Тихий Дон”, которому он посвящён, только в науке о литературе: современная, глубокая и убедительная, живая и
Одна из частей его книги специально посвящена скрупулезному разбору их “аргументов” — начиная с литературоведа Д* (И. Н. Медведева-Томашевская. «Стремя “Тихого Дона”», Париж, 1975; с предисловием А. И. Солженицына), с историков Макаровых, ростовского журналиста М. Мезенцева, выдвинувших Федора Крюкова на роль автора знаменитой эпопеи, до целого ряда журналистов и литераторов, что фантазировали на ту же тему, предлагая своих претендентов: то казачьего есаула, сотрудника фронтовой газеты Ивана Родионова, то тестя Шолохова, бывшего станичного атамана Петра Громославского, то более чем посредственного автора двух казачьих журналов начала 1910-х годов Ивана Филиппова, то донского журналиста и литератора В. А. Севского (Краснушкина), то даже А. С. Серафимовича, а ещё в 1930 году, в первую устную фазу сплетен и наветов, пытались на почве чистого недоразумения привлечь на тот же авторский трон малоизвестного литератора Сергея Голоушева…
“Скорбный лист” людей, тратящих своё время жизни на химерические изыскания, безудержно-нелепые измышления, питаемые неистощимой злобой, замыкается случаями клиническими, ярко обнажающими общую, иногда скрытую под псевдонаучным обличьем паранойю. Вот, “при участии биопсихоаналитика”, донецкой “пифии” Лихачёвой, Л. Кораблёв устанавливает наконец настоящего “гения”: жену старшего брата тестя Шолохова — Александру Попову-Громославскую, а ещё один журналист объявляет автором “Тихого Дона” её сводного брата Александра Попова… И это ещё не всё: львовский литературовед В. Сердюченко сочиняет целую “готическую” новеллу: в подвале своего дома Шолохов держал некоего забредшего к нему однажды ночью полубезумного гения, бежавшего от страшного мира, и тот за него и наваял все тома его творений… А израильский “исследователь” Зеев Бар-Селла, “открыватель” Краснушкина, вышел теперь на самую “масштабную” из всех версию, каковую и изложил в книге «Литературный Котлован. Проект “Писатель Шолохов”», изданной РГГУ, да ещё в юбилейный 2005 год, идеи которой растиражировала “Новая газета”: оказывается, Шолохов — это просто “самый грандиозный литературный проект XX века”, автором которого было ОГПУ, а исполнителем разные писатели, в том числе на последнем этапе военной прозы “проективного” Шолохова — Андрей Платонов. Тут бы надо поставить, как выражался Николай Фёдоров, не существующий пока в русской грамматике знак ужаса и, добавим, — отвращения. Как видите, к нашим временам “маразм крепчает”, и всё наглее и бесстыднее!
Это “собрание насекомых” (используя эпиграмматический образ Пушкина), кстати, нередко отборно поливающих друг друга, крепко сидит и бессильно извивается на разящих исследовательских булавках Феликса Кузнецова. Отметим лишь один общий дефект антишолоховедов, обнаженный в книге: при дерзании рассматривать выдающееся литературное произведение, выносить о нём вердикт — полная эстетическая глухота и некомпетентность, филологическая безграмотность в понимании азов творческого процесса, всего того, что касается художественного образа, метафорических и мотивных ключей произведения, его сюжетики и композиции, его идейной полифонии, новых черт романной поэтики XX века… Недаром многие из них копаются исключительно в хроникально-исторических главах “Тихого Дона”, пытаясь торжествующе поймать Шолохова — “переписчика” и “ухудшателя” чужого текста, как “безграмотного” приготовишку, на “вопиющих” исторических и фактических ошибках (хотя при более тщательном исследовании вопроса, на что не поленился Кузнецов, сами попадают, как правило, впросак). Те же историки Макаровы ищут в военных главах романа блох, неточностей, как будто перед ними чисто историческое сочинение. Не говоря уже о том, что после того, как нарытые ими компроматы проходят просев скрупулёзной фактологической проверкой, в исследовательском сите остается лишь одна описка Шолохова, отсутствующая в других местах его эпопеи, да сдвиг на две недели в датировке секретёвского прорыва.
А вот Кузнецов в своей многожанровой книге, включающей и образцово выверенное историческое, краеведческое исследование, и литературоведение большого стиля, прежде всего адекватно эстетически подходит к своему предмету, тонко понимая и демонстрируя степень художественного “логарифмирования” реальности в романе, образного укрупнения, стяжения и преображения её. Оттого здесь мы можем порадоваться объёмному воскрешению образа истинного творца “Тихого
Кстати, удивительно, как филолог Томашевская или Солженицын могли вообще выдвигать замечательного писателя Федора Крюкова в авторы “Тихого Дона”. Ведь совершенно очевидна для любого грамотного и чуткого читателя, а тем более исследователя стилистическая, да часто и мировоззренческая несовместимость тканей текстов Крюкова и Шолохова. И это блестяще показал Феликс Кузнецов в своем, пожалуй, самом на настоящий день основательном сравнении стиля “Тихого Дона” как с “Донскими рассказами”, “Поднятой целиной” (части, пусть и не всегда равноценные, одного творческого мира, одной органики), так и с произведениями Крюкова, генетически чуждыми этому художественному организму. Собственно, и известное более раннее сравнительное компьютерное исследование трех скандинавских ученых под руководством Г. Хьетсо текстов Шолохова и Крюкова лишь еще раз подтвердило совершенно очевидное.
Да, каждый, кто читал и любит “Тихий Дон”, кто вникал в запечатленный неподдельной художественной печатью творческий мир Шолохова, а тем более изучал этот мир, так же как и личность, обстоятельства, среду жизни его создателя, не может ни на йоту сомневаться в авторстве великой эпопеи. Более того, он разве что передернет плечами, брезгливо поморщится на всю эту детективную шизофрению, какую с упертостью заинтересованного маньяка разводит никак не иссякающее, то как бы “научно” оснащённое, то предающееся произвольным и гнусным нелепицам наше антишолоховедение. Хотя сам по себе этот ядовитый феномен, в своих корнях не столь уж и простой, — симптом, на мой взгляд, глубинного человеческого, психического неблагополучия и саморазрушения в нашем разделённом обществе и культуре, — конечно, заслуживает, если хотите, научной санации, исчерпывающего диагноза и окончательного разоблачения. И эту тяжкую, египетскую работу взвалил на себя Феликс Кузнецов: тщательно изучить наконец-то обретённую рукопись первых двух книг “Тихого Дона”, собрать безбрежный исторический, мемуарный, краеведческий, литературоведческий материал, в том числе из малоизвестных, затерянных или только им открытых архивных источников, не просто собрать, а точно и умно отрефлектировать, цельно выстроить, развернуть в захватывающие сюжеты, представив, я бы даже сказала, избыточную полноту доводов против того, что он называет “мистификацией века”…
Если бы такой грандиозный труд был затеян, как я уже отметила, ради восстановления поруганной чести русского гения, его свершение уже было бы более чем оправдано. Но не надо забывать, что писателю долго “везло” не только с недругами, завистниками, пролеткультовскими и рапповскими догматиками, пытавшимися идеологически скомпрометировать “Тихий Дон” в конце 1920-х годов, но и с теми, кто позже гнал о нём целую индустрию книг и статей, укладывая его в канонический гроб “классика соцреализма”. К сожалению, и те, кто, с вполне верными целями, защищал Шолохова как великого национального писателя, порой уплощали его художественный мир в своей риторической и поверхностной апологии. И самое ценное в книге Кузнецова — её огромный вклад в современное шолоховедение, свободное от недомолвок и умолчаний, идеологического грима и опасливой мимикрии, от хрестоматийной замасленности и “благочестивой” патоки, от которой сводило скулы прежде всего у самого писателя. (И, кстати, укрепляло в своей брезгливо-отторгающей позиции по отношению к творчеству Шолохова — за пределами “Тихого Дона”, да и то “сомнительного” для них авторства — достаточное число наших “свободомыслящих интеллектуалов”.)
Углубленно-зоркий, адекватный взгляд на сложную, трагически-одинокую, закрытую личность Шолохова, на его истинное миропонимание и мирооценку, пронизывающие его мощную художественность, фокусируется Феликсом Кузнецовым в сугубо конкретном, обильно документированном и вместе — интуитивно-точном, мастерском поиске. Разворачивается своего рода ковровое исследование, покрывающее квадрат за квадратом все предметное поле замысла книги. Тут и аналитическое вчитывание в черновые рукописи “Тихого Дона” (“текстологическая дактилоскопия”), и реконструкция реальных, а не расхоже мифических фактов биографии Шолохова, и впечатляющее обнаружение истоков образа Григория Мелехова, прототипов как главного героя, так и других лиц народной эпопеи. Это и раскрытие географических, топонимических “прототипов” романной среды, и подробная, с массой новых пластично вылепленных фактов история его создания и публикации, и сопоставление шолоховской поэтики, царственно-львиных возможностей его таланта с манерой письма значительно более мелких литературных особей из выдвигаемых “претендентов” на авторство…