Журнал Наш Современник 2008 #10
Шрифт:
и когда заявлял, что "не следует бить поклоны в сторону перестройки по каждому поводу, излишний словесный энтузиазм, не подкреплённый очевидным делом, как показала многолетняя история, далеко не всегда свидетельствует, говоря аккуратно, в пользу искренности намерений"; "и когда углублялся в прошлое, делая это по двум причинам: во-первых, исходя из того, что "прошлое освещает дорогу в будущее", во-вторых, следуя своему убеждению, что "тот, кто сегодня покидает литературу и уходит в историю, по сути дела уходит на передовую".
При этом Ланщиков, замечу, никогда не ориентировался ни на "правых",
В мире, где царило обилие идеологических ярлыков, обвинений и фальшиво-патетических ссылок на бессмертное наследие известных партийных классиков, где "своим" прощалось всё, "чужим" — ничего, беспартийный Анатолий Ланщиков умудрялся оставаться самим собой и отстаивать свои убеждения. Он последовательно воплощал, как заметил один из его товарищей, "устремленность к осмыслению современной литературы и жизни в свете многовековой истории, притом не в духе эффектных экскурсов в прошлое, а на основе серьёзного его изучения и понимания".
По сути, у него не было единомышленников. Главным образом потому, что он не признавал нравственных компромиссов. Тогда как некоторые его "единомышленники" в тех или иных ситуациях считали возможным прогнуться и даже наизнанку вывернуться перед властью, дабы, войдя в неё, считалось потом сделать что-то хорошее. Только у "кормушки" они начинали чувствовать себя так хорошо, что лучшего, оказывалось, им и не надо.
Он в чём-то сходился, но всегда в чём-то расходился даже с теми, с кем шёл в одном направлении. Даже с ними он вечно умудрялся идти "не в ногу". Вот только и друзья, и враги произносили его имя всегда с чувством: одни с уважением, другие с ненавистью, но в любом случае безразличия не было.
Здесь следует добавить…
Ланщиков не был пророком-просветителем, как Вадим Кожинов. Он не был пунктуально-вездесущим мастером парадоксов, как Лев Аннинский.
Не был литературоведом среди критиков и критиком среди литературоведов, как Игорь Золотусский.
Не обладал талантом с улыбкой на интеллигентном лице прятать фигу в кармане, как Владимир Лакшин.
Он любил литературу, а не себя в литературе, как Михаил Лобанов.
Анатолий Петрович никогда не самоутверждался, как многие из его коллег, зато помогал утверждаться и самоутверждаться другим.
В его письме не было блеска профессионального литературного критика, способного легко и просто писать по принципу "сегодня в газете, завтра в куплете" или "чего изволите?".
А ещё он не был, как это распространено среди литераторов, амбициозен. Это качество не наблюдалось у Ланщикова ни в 1967 году, когда он однажды не сдержался, публично выразив свою обиду за своё поколение: "Мы вот тоже уже приближаемся к 40-летнему рубежу, а нас по-прежнему продолжают величать "молодыми"; ни в середине 1980-х годов, когда заговорили, что Ланщиков превратился в лагере "консерваторов" чуть ли не в культовую фигуру.
Не был… не был… Другое
Издательство заказывало ему книгу о Чернышевском — он соглашался и… влезал в крестьянский вопрос в России.
Власть и элита, ещё не отойдя от перестройки, затевали новую революцию (или контрреволюцию, кому как больше нравится), а Ланщиков углублялся, как он считал, в самое насущное — национальный вопрос в России.
Самая читающая страна расхватывала "на ура" повести Дарьи Донцовой и Юрия Полякова, а для Ланщикова в это время приоритетом становился разбор фальсификаций о Второй мировой войне.
Следуя пушкинскому "в образовании быть с веком наравне", критик Лан-щиков постоянно искал ответы на такие вечные и всегда современные вопросы: "Кто виноват?", "Что делать?" и "Будет ли существовать Россия?" Он так жил!
Он искал свой человеческий путь, идя дорогами Петра Первого, Пушкина и Гоголя, Герцена и Чернышевского, Сталина и Гитлера, Шукшина и Астафьева.
Он искал если не единомышленников, то хотя бы собеседников, но и их находил, увы, не всегда. И оттого любой мог заметить налёт грусти, сопровождавшей его по жизни даже в минуты, когда он чувствовал себя счастливым.
Сегодня можно услышать, что семинар молодых критиков Анатолия Лан-щикова, несколько лет собиравшийся в ЦДЛ, а затем продолживший работу на его квартире, стал символом несгибаемости в деле просветительства.
Что касается просветительства… Должен заметить, что в реальной нашей семинарской жизни Анатолий Петрович особо никого и не учил. Да и трудно было подумать, что собравшиеся полтора десятка семинаристов, большинству из которых уже немало за тридцать, откроют рты и станут внимать и учиться. Каждый приходил сам учить других.
Каково это было попасть "на зуб" семинаристам Ланщикова, однажды испытал на себе Лев Аннинский. Я никогда не видел Льва Александровича таким убитым и буквально раздавленным, каким он выглядел после анализа своих работ, сделанного Володей Куницыным, и двух-трёх часов перекрёстного разговора с "молодыми" критиками.
Учить нас брался Игорь Золотусский. Слегка по-барски он указывал на неудачные фразы в очередной работе, вынесенной на общее обсуждение, говорил о необходимости выбора нужного слова… Ну так среди нас был Володя Куницын — барич ещё почище Игоря Петровича. А за спинами Вадима Дементьева, в котором уже тогда чувствовался зав. сектором художественной литературы отдела культуры ЦК КПСС, и Саши Михайлова стояли их отцы, довольно значимые фигуры в критике и, что немаловажно, в Союзе писателей. Лёня Асанов, тоже сын писателя, очень начитанный и возросший в атмосфере творчества, заведовавший отделом в издательстве "Современник", и его антипод, "разночинец" Володя Бондаренко, вечный полемист, раскручивавший в ту пору в критике кампанию по "оформлению" в качестве литературного явления "прозы сорокалетних". Саша Казинцев — с хитрой улыбкой внимающий всем, во все времена бывший себе на уме. Два молчуна: Саша Неверов и Женя Шкловский. Самый молодой, может, именно потому ершистый и занозистый Серёжа Куняев, готовый, кажется, забодать Золотусского после любого слова, сказанного поперёк. Лена Стрельцова, для которой её Вампи-