Журнал Наш Современник 2008 #10
Шрифт:
Меня всегда поражало его внезапное незаметное появление. Лесной житель, он умел ходить бесшумно, терпеть не мог, когда в избе дверь скрипит или половицы "поют". Никакой посторонний шум не должен глушить лесную тишину. Я часто замечал, как ходят желваки на его скуластом лице, когда слышит он шум ревущих двигателей и лязг железа со стороны очередной нефтяной вышки.
— Я жду тебя. Слышу — "уазик" идет. Так что чай уже заварен. Заходите.
Поздоровались, посмотрели друг другу в глаза. Не виделись уже больше года. Не произошло ли каких изменений? Глаза вмиг расскажут больше длинного разговора.
— Там
— Ждет! Каждое утро и вечер ждет, — как-то зло пробасил Кузьма. — Потом сам расскажет. Он тебя видеть хотел: болеет.
В избе, несмотря на раннее утро, никто уже не спал. Трехлетняя дочурка Галя с красным бантом на макушке бегала по избе и тискала кошку. Та слабо сопротивлялась, видимо понимая бесполезность своих усилий. Сын Павел приехал из школы-интерната на каникулы. Лицо его было серьезное и какое-то недоверчивое: отпечаток интернатовской жизни вдали от родных. Из рассказов Кузьмы я потом узнал, как Паша тяжело расставался с родным домом. Словно птенца, пойманного в силки, увезли его осенью в первый класс школы-интерната.
В избе чисто, уютно, тепло. Дуся возле печки помешивала варево.
— Кузьма сказал, что доктор едет, вот я суп поставила: тебя ведь рыбкой не накормишь, — Дуся блеснула своими карими глазами, хихикнула. В избе витал нежный аромат косачиного супа.
— А у тебя, я смотрю, семейство уже сыто.
— Они давно уже встали: вчера Кузьма сказал, что ты приедешь, — ждут. Мне с тобой поговорить нужно…
— Вы тут с доктором поговорите, а мы с Иваном дров привезем, — надевая шапку, кинул уже с порога Кузьма.
— В лесу живешь и дров не наготовил? — хотел подтрунить над Кузьмой.
— А зачем мне их загодя готовить? Я ведь в лесу живу, — хитро усмехнулся Кузьма и уже серьезно добавил: — Мне "Бураном" по снегу сподручней дрова возить.
Дуся проводила мужа мягким, теплым взглядом, прикрыла за ним плотнее дверь, а для порядка проворчала:
— Дети по полу ползают, не лето ведь.
Дуся, худенькая, невысокого роста женщина, ловко управляется с хозяйством, успевает и суп помешать, и рыбу почистить, и маленькой Галинке по-матерински шлепок отвесить за озорство.
Любит ее Кузьма, и она ему отвечает взаимностью. Вместе с мужем ездит на рыбалку, сама может поймать оленей, снарядить упряжку, наколоть дров. Кисы сошьет и малицу спроворотит. За детьми следит строго, и Кузьму, если надо, убережет от неверного шага, и он ей редко перечит. На вид хрупкая, она крепко держит хозяйство в руках. И все у нее ладно: и в избе чисто, и дети сыты и ухожены, и муж обласкан ее заботой. Получили они с Кузьмой недавно трехкомнатную квартиру в Покачах. Поселок и назвали Покачи, потому что построен на родовых угодьях его деда — Покачева Павла Ивановича. Места были ягодные, богатые боровой дичью. Ягель чистым светло-зеленым ковром устилал сосновые боры. Оленей помногу держали тогда ханты, населяющие пойму реки Вать-Еган и берега озера Имн-Лор. Покачевские угодья давали все необходимое лесным жителям, и они берегли свои сокровища. Рачительный хозяин лишнее из кладовой не возьмет. Инородным телом в глазу матери-природы сидит поселок. Не вяжутся, не гармонируют стекло, бетон с ягелем, молодыми соснами. И Кузьма со своей семьей не могут пока привыкнуть к новому жилищу. А с другой стороны, и школа, и детский сад. Все рядом. Паша во второй класс пойдет в школу, что
— Я теперь работать буду, — с какой-то гордостью и решительностью сказала Дуся, прервав поток моих мыслей. — В детский сад пойду няней. Боюсь: справлюсь ли? — и засмеялась. Смех ее был ответом на свой же вопрос.
— В интернат я больше не поеду! — пробасил сердито Паша в углу. Дуся рассказывала о своем житье-бытье. Ее страшит предстоящая новая
жизнь в поселке. Я слушал неторопливый рассказ Дуси, прерываемый то Галей, то Пашей, то разыгравшейся кошкой, но мое воображение снова и снова навязчиво рисовало снежную фигуру Усть Ивановича. Что заставляет его ходить каждое утро и вечер на зимник? Кого ждет каждый день? Старый и больной житель леса мне сегодня показался совсем не таким, как я привык его видеть. Что-то его растревожило, раздавило. Всегда гордый и уверенный в себе старый воин, прошедший войну, представился мне нынче беззащитным ребенком.
День пролетел в обычных хлопотах. Кузьма привез дрова, нашел ушедших в дальний сосновый бор оленей. Затем проверили "мордушки", поставили две сетки под лед, поправили кораль для оленей, завезли две бочки бензина на весеннее стойбище: скоро перебираться на весновку, и "Бураном" тяжелые грузы забросить сподручнее. К вечеру устали. Невольно понимаешь, что жить в тайге ее милостью и дарами — большой, тяжелый труд. Как говорится: не потопаешь — не полопаешь.
Вечером завели бензиновый генератор и пили чай в освещенной привычным для горожанина светом избе. В углу беспрерывно вещал "Маяк".
— Как в городе, — кивнул я на электрическую лампочку. Я по осени привез генератор, отданный мне бригадиром строительства железной дороги за поллитровку спирта. "У нас такого добра навалом", — сказал бригадир. Старый генератор сгорел, и починить его Кузьме не удалось.
— Мы уже привыкли, — отозвалась от печки Дуся.
— Так-то оно хорошо, — подхватил Кузьма. — Обещают "Буран" новый. Этот я за две зимы изъездил совсем. На оленях-то все реже и реже ездим: мало осталось…
Я не стал спрашивать, сколько осталось, зная, что Кузьма не любит считать оленей. "Сколько есть — столько есть. Зачем считать? По-нашему, не нужно считать свое добро".
Кузьма отхлебнул суп, помолчал и продолжил:
— Нам без оленей нельзя. Но теперь тяжело стало с ними. Раньше я на лыжах находил их в лесу, а теперь "Бураном" по нескольку дней ищу. Далеко уходят: шарахаются, боятся всего. Везде шум…
Пришел Усть Иванович в новой футболке с нарисованной во всю грудь тигриной пастью и в меховых кисах. Он присел к столу, протирая очки-линзы и смешно щурясь. Пили чай. Разговор, как всегда, шел о рыбалке, охоте, об оленях, которым становится тесно в окружении дорог и нефтяных вышек.
— Земли мало становится, — заключил Усть Иванович.
Как точно и емко сказал! Ведь как назвать землей залитые нефтью болота, озера, исковерканные "ГТТешками" беломошные гривы? Это уже не земля — это месторождение.
Одну тему все деликатно обходили. Я осмотрел старого охотника, выслушал сердце, измерил артериальное давление и остался доволен осмотром: сердце работало ритмично, давление сто сорок на девяносто — для его возраста хорошее. Рубец от ранения в правое легкое смотрел вороньим глазом из правой лопатки. Но терпеливый охотник не стал жаловаться на одышку: