Журнал Наш Современник 2008 #9
Шрифт:
– Бефель ист бефель!* - остановившись метрах в трех от них и сделав свирепое лицо, сообщил я и добавил: - Саботажники и шпионы будут расстреляны на месте!
Вторая зловещая фраза, как я знал, всегда впечатляла и действовала на немцев безотказно: попробуй-ка докажи, к тому же не зная русского языка, что ты не саботажник или шпион. Выждав секунды, я резко, отрывисто спросил "Ферштейн?!"**, затем расстегнул кобуру, всем своим видом демонстрируя решительность и готовность вытащить и применить оружие, и с выражением на лице крайнего негодования закричал:
– Век!!! Раус!!! Шнель!!!***
И выхватил из
Пастор, побледнев, с расширенными от страха глазами и, делая странные медленные движения руками, как бы заслоняясь или отталкивая на меня воздух, первым попятился к двери кирхи, за ним - с окаменевшим лицом хромой немец. Они в ужасе пятились задом, отходили небольшими шагами, не решаясь повернуться ко мне спиной, очевидно уверенные, что если повернутся, я выстрелю. А я стоял с пистолетом в руке и давил их угрожающим взглядом, пока они не скрылись за массивной потемнелой дубовой дверью, и не щелкнул замок.
Впоследствии, спустя многие годы, когда я вспоминал эти злополучные, оказавшиеся в моей жизни без преувеличения поворотными сутки, осмысливал и разбирал в деталях разговоры и свои действия, всякий раз меня охватывало ощущение неизбывного стыда за то, как я вел себя с протестантскими священнослужителями у кирхи в Оберштале, как по-бандитски обошелся с ними. С малых лет воспитанный бабушкой в почтительном отношении к иконам, к вере в Бога и к священнослужителям, даже к подпольному самозванному дьячку, пьянчуге, соборовавшему меня маслом и с трудом читавшему надо мной молитву по требнику, когда в детстве я загибался, отдавал концы после купания в проруби, как я мог проделать такое?… Но раскаяние появилось только с возрастом, спустя годы и десятилетия, а в тот день никаких угрызений или сомнений у меня не было: я думал лишь о том, как достойно, с отданием воинских почестей, без скандального шума и злобных выкриков похоронить Лисенкова и Калиничева, и как запугать пастора и его прислуж-ку, чтобы потом, в наше отсутствие, они не вздумали раскопать могилу для перезахоронения в другом месте, где-нибудь, как выразился Елагин, "на скотомогильнике".
– Не могу понять, о чём ты думаешь, - сказал мне в машине на обратном пути Елагин.
– Я демобилизуюсь в ближайшее время и уеду, а тебе служить. Я доцент Ленинградского университета. У меня есть профессия, есть специальность, а у тебя? А ты кто? У тебя и среднего образования нет. Ведь ты стремишься в военную академию, мечтаешь об офицерской карье-
* Приказ есть приказ! (нем.)
** Понятно?! (нем.)
*** Пошли!!! Вон!!! Быстро!!! (нем.)
ре. О чем ты думаешь? Тебе надо держаться за армию руками, ногами и зубами. Ты же пустышка! Тебе надо служить на совесть и выслуживаться. Если тебя выгонят из армии, кем ты станешь? Плотником в колхозе или дворником? Ты легко отделался… Оставил за себя Шишлина, а должен был сам находиться в роте до отбоя… Я тоже просчитался… Я был уверен, что Лисенков стал человеком, а он так и остался обезьяной, - устало проговорил Елагин.
То, что он назвал меня пустышкой, не могло не обидеть. Это - как бронебойный в лоб, наповал, и, может, потому осталось в памяти на всю жизнь. Только спустя полтора или два десятилетия я осознал, что в своем определении он был если и не совсем прав, то, во всяком случае,
Я знал, что проект приказа находится в корпусе, и в этой бумаге для меня определено сравнительно легкое наказание. Но, на мою беду, корпусное и армейское командование не подписало его в течение трех суток, как это положено. А 30 мая в войска поступила особо важная шифровка с директивой начальника Генерального штаба N 117502 от 29.5.45 г. Была она подписана генералом Антоновым, но содержала магическую фразу, придававшую этому документу особое значение: "Верховный Главнокомандующий приказал…", то есть генерал Антонов передавал распоряжение Сталина…
(Продолжение следует)
ВЛАДИМИР МАКАРОВ
Вода с морозом биться перестала И смастерила ледяной хребет… Таинственное действо рекостава, Оно меня волнует с детских лет.
Утихло всё. Лишь юркие синички Подскакивают к чёрным полыньям. Дни коротки. Природы переклички Лишь в долгих снах порою снятся нам.
А утром глянешь - острые торосы Верхами пирамид в снегу торчат, И на равнине за рекой берёзы, Как под наркозом, голые, молчат.
Покой и тишь. Белым-бело везде. Но не напоминает нам прощанье Великое молчанье - обещанье Гудков грядущих, всплесков на воде.
МАКАРОВ Владимир Александрович родился в селе Большеречье Омской области в 1938 году. Работал на пристани, а также в районной газете. Окончил Омский мединститут. По профессии детский врач. Кандидат медицинских наук. Автор двенадцати сборников стихов. Член Союза писателей России. Живёт в Омске
Всем мирозданием владея, Всевышний даровал завет: Ни эллина, ни иудея Для Бога не было и нет.
Мы все равны в мирской юдоли, Для всех грядёт последний час. Земные радости и боли, Как океан, объемлют нас.
Под панорамой созвездий ночных Слушали грады и веси, Как в вокализе - на гласных одних - Голос звучал в поднебесье.
Помнится: сельский один мальчуган Музыку понял мгновенно - Ластился кот к натруженным ногам, Словно живая антенна.
Отроком тем потрясённым был я, К небу глаза обративший. В доме спокойно спала вся семья, Месяц дежурил над крышей…
Много дорог я с тех пор исходил, Песен узнал я немало, Но вокализа из сферы светил Больше душа не слыхала.
Видно, познать нам дано только раз Звуков таинственных завязь, Чтобы всю жизнь вспоминать этот час, Сладкой печалью терзаясь.
Приехали к родне в Сибирь Казанские татары. Родня закатывает пир, Разводит тары-бары.