Журнал Наш Современник 2008 #9
Шрифт:
Ей и в голову не могло прийти, что в свое время я исполнял обязанности начальника полковой похоронной команды и порядок погребения военнослужащих знал наверняка не хуже ее. Меня задела ее безапелляционность, и я не удержался:
– Почему не положено?… Погребение лиц сержантского и рядового состава в госпиталях и медсанбатах производится в поступивших с ними гимнастерке, брюках, нательных рубашке и кальсонах, а также в носках и госпитальных тапочках, - по порядку перечислил я.
– Носков и тапочек у нас нет, их обязан предоставить медсанбат.
– Правильно, - спокойно согласилась она.
– Это относится к военнослужащим, умершим от ран или погибшим при исполнении обязанностей воинской службы.
Я не мог понять, в голове не укладывалось то, что она сказала. Нательное белье третьей категории в дивизии списывалось как ветошь, после оформления актом его разрывали на тряпки и использовали для чистки оружия. Неужели Лисенков и Калиничев ничего, кроме ветоши, не заслужили?…
Все годы войны на всех фронтах хоронить в гробах полагалось только офицеров и женщин-военнослужащих, но и это зачастую не соблюдалось, так как во время боев, когда, например, в стрелковом полку за сутки гибли десятки офицеров, не оказывалось ни досок, ни рабочих рук сделать столько гробов, обеспечить же ими сотни убитых в том же полку рядовых и сержантов тем более не имелось никакой возможности. Безгробное погребение во время боевых действий было неизбежным, и простыня при похоронах в госпитале или медсанбате полагалась только офицерам, однако война окончилась, и гробы мы изготовили сами, и все привезли свое, и в роте были сотни новых трофейных простыней, и то, что нам предлагалось зарыть в землю Лисенкова и Калиничева лишь в нательном белье третьей категории - в ветоши!
– представлялось мне дичайшей, кощунственной нелепостью. Я ожидал, что Елагин вмешается, но он молчал, и я сказал:
– Товарищ капитан, но нам ничего не надо, мы все привезли свое.
– Это не имеет значения, - ответила она.
– Есть приказ по армии. Погибших от отравления спиртоподобными жидкостями, как и самоубийц, хоронят без отдания воинских почестей. Такой порядок установлен не для экономии, а с воспитательной целью, и нарушать его не положено.
– Кальсоны третьей категории с воспитательной целью?
– весело оживился Елагин.
– Кого же они воспитывают?
– Всех!
– убежденно сказала она.
– Это делается в назидание! Для предотвращения случаев самоубийств, алкогольных отравлений и чрезвычайных происшествий по пьянке. Каждый военнослужащий должен знать, что в этих случаях его похоронят в нательном белье третьей категории. Без чести и достоинства, извините, как собаку! Это не мною и не нами придумано. Есть указание штаба тыла армии… от 19 мая… Можете пройти со мною в дежурку и ознакомиться… Моя обязанность при выдаче трупов предупредить вас об этом, что я и делаю.
Она говорила убежденно, с некоторой наставительностью, но спокойно и даже доброжелательно, и, наверно, потому я просительным голосом сказал:
– Товарищ капитан, неужели вы против того, чтобы мы похоронили их как людей?… В хорошем обмундировании, в гробах, - ну кому это помешает?
– Кому помешает?… Прежде всего, воспитанию личного состава… Вот
вы рядовому офицерскую фуражку привезли, для захоронения - новое обмундирование, простыни и еще тапочки требуете. Ну разве так можно? Я же вас предупредила: не положено!… Они отравленцы! А приказ-то свеженький - нам голову свернут! Вы как хотите, а я не желаю! Я же вам все объяснила, - мягко, но с укоризной и удивлением повторила она.
– Товарищ капитан, но они же люди, а не собаки!
– униженно уговаривал я.
– И воевали хорошо. И это собственная фуражка, она не офицерская и вообще не табельная,
– Подожди! Помолчи!
– приказал Елагин и строго посмотрел на меня.
– Не спорь, себе дороже станет. Мы все сделаем так, как доктор прописал!… Будьте спокойны, товарищ капитан, - заверил он врачиху.
– Если есть указание хоронить как собак, мы их можем вообще вывезти на скотомогильник! Можем их вывезти голышом, даже без кальсон третьей категории!… Мы просто были введены в заблуждение! В газетах их называют воинами-победителями, к тому же один из них - полный кавалер ордена Славы! Но если есть указание - о чем речь?! А ты, Федотов, если не соображаешь - помолчи!
Он явно бутафорил, говорил с иронией или даже с издевкой, но она этого не понимала, а может, с полнейшей невозмутимостью делала вид, что не замечает. Было в ней что-то двойственное и несовместимое: с одной стороны, миловидное, красивое лицо, женское обаяние или очарование, прекрасные васильковые глаза и доброжелательность в разговоре, с другой - повторяемое непреклонно "не положено" и жесткая, даже жестокая убежденность, что Лисенкова и Калиничева, поскольку они отравленцы, следует похоронить "как собак".
– Скажите, доктор, - после короткой паузы продолжал Елагин, - а указаний насчет мародерства у вас нет?
– Какого мародерства?
– Обычного! У одного из погибших, Лисенкова, при доставке в медсанбат были фиксы, коронки желтого металла. Когда привезли, были, а сейчас нет. Можете убедиться.
– Елагин указал рукой на дверь прозекторской.
– Может, их взяли на исследование?… Тогда пусть вернут! Коронки - сугубо личное имущество, и выдирать их - мародерство!
Слегка покраснев, она внимательно посмотрела на Елагина и, помедля, сказала:
– Я врач-ординатор медсанбата, а вскрытие производила патологоана-томическая лаборатория. Они фронтового подчинения. Сегодня выходной и начальника нет, и прозекторов нет, но санитара я вам пришлю. И по дежурству мною будет доложено.
– За санитара спасибо, - заметил Елагин.
– Но главное, пусть коронки вернут! Если им жить не надоело, - добавил он, - вы так и передайте!
Она повернулась и вышла.
– Ты знаешь, кто это?
– спросил Арнаутова Елагин.
– Кто?
– Наездница генерала Антошина. Раньше была врачом в армейском госпитале. Как фамилию назвала, я сразу сообразил… А с достоинством баба, хорошо держится!… Ездит на заместителе командующего армией, да ей не только командир медсанбата и начсандив, ей и начсанкор, и начсанарм, наверняка, задницу лижут! А ты тут вяжешься с тапочками для рядовых, отравившихся метиловым спиртом!
– Это уже относилось ко мне.
– Да им, кроме белья третьей категории и скотомогильника, вообще ничего не положено - она же тебе объяснила!… Кальсоны нательные третьей категории - с воспитательной целью… Мы совершенно забыли о воспитательном значении белья третьей категории!… Это же бред какой-то!… И нет маркиза де Кюсти-на, чтобы всё это описать для потомства!… И вроде не дура, а несет бредяти-ну, как что-то мудрое, обязательное - хоть стой, хоть падай!… Ну, сучка…
Генерал Антошин был начальником штаба армии. Наездницами, как я знал, именовали молоденьких женщин-военнослужащих или вольнонаемных, сожительствующих с немолодыми, как правило, старшими офицерами и ге-
нералами. Почему их называли наездницами, я спросить не решался, а сам понять не мог: еще со школьных лет я знал достоверно, что мужчина должен быть сверху. Почему же наездница? Кто на ком ездит? Генерал Анто-шин был для нас высоким начальством - за без малого два года пребывания в дивизии я его ни разу не видел, - хотя фамилию слышал не раз и, более того, знал, что Астапыч с ним в приятельских отношениях.