Журнал Наш Современник 2009 #1
Шрифт:
приходила к нам из Лексинских скитов старица в каптыре, с железной панагией на персях, отца моего Митрия в правоверии утверждать и гостила у нас долго… Вот от этой старицы и живёт памятование, будто род наш от Авваку-мова кореня повёлся…
И ещё говорила мне моя родительница не однажды, что дед мой Митрий Андреянович северному Ерусалиму, иже на реце Выге, верным слугой был. Безусым пареньком привозил он с Выгова серебро в Питер начальству в да-рево, чтоб военных команд на Выгу не посылали, рублёвских икон не бесчестили и торговать медным и серебряным литьём дозволяли.
Чтил мой дед своего отца (а моего прадеда) Андреяна как выходца и страдальца выгорецкого. Сам же мой дед был древлему благочестию стеной нерушимой.
Выговское серебро ему достаток
С латинской Австрии, с чужедальнего Кавказа и даже от персидских христиан бывали у него гости, молились пред дивными рублёвскими и диониси-евскими образами, писали Золотые Письма к заонежским, печорским и царства Сибирского христианам, укрепляя по всему Северу левитовы правила красоты обихода и того, что учёные люди называют самой тонкой одухотворённой культурой…
Женат мой дед был на Федосье, по прозванию Серых. Кто была моя бабка, от какого кореня истекла, смутно сужу, припоминая причеты моей родительницы, которыми она ублажала кончину своей матери. В этих причетах упоминалось о "белом крепком Нове-городе", о "боярских хоромах перёны-их", о том, что её
Родитель-матушка не чернавка была дворовая,
Родом-племенем высокая,
На людях была учтивая,
С попами, дьяками была ровнею.
По заветным светлым праздничкам
Хорошо была обряжена,
В шубу штофную галунчату,
В поднизь скатную жемчужную.
Шла по улице боярыней,
А в гостибье государыней.
Во святых была спасеная,
Книжной грамоте учёная…
Что бабка моя была, действительно, особенная, о том свидетельствовал древний Часовник, которого я неоднократно видел в детстве у своего дяди Ивана Митриевича.
Часовник был узорно украшен и вызолочен с боков. На выходном же листе значилась надпись. Доподлинно я её не помню, а родитель мне её прочитывала, что "книга сия Выгорецкого посельника и страдальца боярина Серых… "
Принято думать, что поздние рассказы Клюева о себе насквозь мифологизированы, и фактическая подоснова их крайне незначительна. Утверждать подобное можно, лишь предъявив документальные свидетельства обратного. А поскольку их нет, и по-хорошему говоря, им неоткуда взяться, остаётся лишь со вниманием выслушать самого поэта.
Итак: мать, Прасковья Дмитриевна - из староверческого рода ("родом я по матери прионежский", - подчеркнул Клюев в автобиографии 1925 года), прадед Андреян - "выходец и страдалец выгорецкий", дед Митрий - "северному Ерусалиму… верным слугой был". "Северный Ерусалим" - Выговская Пустыня, основанная около 1695 года на реке Выг Повенецкого уезда Олонецкой губернии, духовный центр староверия, родина знаменитых "Поморских Ответов" Андрея и Семёна Денисовых.
"Приобщения нынешния российския церкве опасаемся, не церковных собраний гнушающеся, не священныя саны отметающе, не тайнодействъ церковныхъ ненавидяще, но новинъ от никоновыхъ временъ нововнесенныхъ опасаеющеся, древлецерковные заповеданья соблюдающее, да под древле-
церковные запрещения не попадем опасаемся, с новоположенными клятвами и порицаниями древлецерковного содержания согласиться ужасаемся… сего ради несми расколотворцы".
Замечательный старообрядческий начётчик и историк старообрядчества Фёдор Евфимьевич Мельников в "Краткой истории древлеправославной (старообрядческой) церкви" сообщал редкие и малоизвестные факты жизни Вы-говской Пустыни: "Выговская Пустыня была знаменита не только как духовный центр, руководивший многочисленными приходами по всей России, но главным образом как просветительный центр… В Выговской обители существовала настоящая академия с преподаванием академических наук. Она выпустила длинный ряд писателей, апологетов старообрядчества, проповедников и других деятелей… Созданная здесь старообрядческая апологетика до сих пор имеет несокрушимое значение. "Поморские ответы", заключающие в себе основы староверия, остаются неопровергнутыми. В вопросах старообрядчества за Выговской Пустыней пошла в XIX столетии и Московская духовная академия, на кафедрах которой читали свои лекции в старообрядческом духе профессора Каптерев, Голубинский, Белокуров, Димитриевский и другие. В Выговской Пустыне составлены тысячи сочинений на различные темы, преимущественно по старообрядческим вопросам".
Что же до Выговского священства, то, как отмечает тот же Ф. Е. Мельников, "с течением времени "поморцы" стали не только фактическими беспоповцами (таковыми они стали после смерти прежних священников), но и идейными, ибо начали учить, что священство везде прекратилось, и неоткуда его достать. Тем не менее до сих пор они всё ещё живут верой в необходимость священства в церкви и требуют, чтобы таинства церковные и духовные требы отправлялись не мирянами, а духовными лицами. Своих наставников, отправляющих у них духовные требы, они признают не мирскими лицами, а священно-иерархическими, хотя они никем не рукоположены и никакого сана на себе не имеют".
Гости "с латинской Австрии, с чужедальнего Кавказа и даже от персидских христиан" - староверы из общин, рассыпанных по Европе и Азии, что образовывались после массового бегства за пределы России ревнителей древлего благочестия от лютых никонианских гонений. Особо обращает на себя внимание "латинская Австрия" - речь ведь идёт о знаменитой Белокриницкой метрополии в Буковине, принадлежавшей тогда Австро-Венгрии - духовном центре зарубежного старообрядчества. Староверческие общины поддерживали между собой тесную связь, как письменную, так и очную, дававшую и дополнительную крепость в вере, и ощущение непрекращающейся жизни в подонной, подлинной России, и дом деда Николая, Дмитрия Андреяновича, как можно предположить, был одним из узелков этой нервущейся нити.
"Бегство русских благочестивых людей, - пишет Ф. Е. Мельников, - началось вскоре же после Собора 1667 г., который догматически установил и закрепил в применении к ним всякое насилие и гонения, самые жестокие казни и убийства. Особенно же усилилось бегство за границу в Софьино правление, во время Иоакимова патриаршества, когда в России не было возможности русским людям хранить свою православную веру не только в городах и селениях, но даже в лесах и пустынях… Такое безвыходное положение принудило многих христиан того времени спасать свою святую веру и душу посредством самосожжений. Но другие находили иной выход, они бежали в соседние государства: в Польшу, Литву, Швецию, Пруссию, в Турцию, даже в Китай и в Японию, где пользовались полной свободой веры, за которую их никто не преследовал. Каково было количество бежавших, можно судить по сообщению Сената уже при Петре I: по сенатским сведениям, в то время русских людей находилось в побегах более 900 тысяч душ. В отношении к общему числу тогдашнего населения России это составляло десять процентов, а в отношении к исключительно русскому населению это количество бежавших составляло гораздо больший процент. Ни поляки, ни немцы, ни татары, ни другие инородцы, ни даже евреи не бежали тогда из России, ибо их тут никто и ни за что не преследовал и не притеснял. Преследовались и истреблялись исключительно только русские люди - самые преданные святой Руси, соль и твердыня Русской Земли.