Журнал "Наш Современник" #3 (2006)

Журнал Наш Современник

Кто велел,осталось за кадром. Но и сказанного было довольно. Больше мы шахтеров ненавещали. Стало ясно, что трехмесячный палаточный лагерь — это какая-тообманка, какой-то политический балаган. Но людям (наверное, по гордыне) нехочется помнить, как их обвели вокруг пальца. И мы быстро вытеснили из памятисобытия того лета.

А сейчасвдруг вспомнили, и у нас возникла догадка: а не был ли этот трехмесячныйхэппенинг первой пробой пера? Первой попыткой нашей “оранжевой” революции? Нотолько в декорациях бастущего пролетариата, с шахтерскими касками в качествеударных инструментов. Вполне возможно, что если бы этот эксперимент прошелудачно, мы бы услышали о “мирной революции шахтерских касок”. Чем это хуже“революции роз”? Нет, мы ничего не утверждаем. Это только предположение. Но,согласитесь, даже финал шахтерского “майдана” вызывает вопросы. Если выпомните, палаточный лагерь фактически свернулся сразу после дефолта. Ифинальная сцена по стилистике была близка к театру абсурда. Тогдашнийпремьер-министр С. В. Кириенко и вице-премьер Б. Е. Немцов, отправленные вотставку, буквально выйдя из кабинетов на улицу, тут же отправились впалаточный лагерь с бутылкой водки, что было многократно показано по всемканалам телевидения.

То естьчлены “банды Ельцина”, можно сказать, ближайшие пособники главаря, которым вовторой строке упомянутой речевки предлагалось совершить на нарах самыеоскорбительные для мужчины действия, пришли к тем, кто их так оскорблял — кшахтерам, чьи семьи по вине “банды” умирали от голода, — и были приняты!Пускай не как дорогие гости (в СМИ утверждалось, что пить с “отставниками”шахтеры не захотели), но приняты! Это все равно как члены Временногоправительства в октябре 1917 года, вместо того чтобы драпать в женском платье,вышли бы к революционной матросне (“к матросикам”) с ананасами и шампанским.Как вы полагаете, был бы им оказан столь же мирный прием?

Во всякомслучае, в шахтерском “походе на Москву” как-то подозрительно много перекличекс “оранжевым” шоу. Даже то, что кто-то привез их — откуда у нищих иобездоленных свои деньги? — из Воркуты и других угольных регионов, затративнемалые средства на дорогу и на содержание в столице. Шахтеры ведь и саминамекали, что живут не только на пожертвования горожан.

И в Киевюных “революционеров” организованно привозили на автобусах, размещали, кормилии развлекали тоже не на их студенческие стипендии.

Тех идругих настойчиво рекламировали СМИ. Особенно телевидение, “коллективныйагитатор и организатор” (знаменитое высказывание Ленина о кино) нашей эпохи.

А лозунги?Что выкрикивали “подколотые” ребята на Майдане?

“Ющенко -так,

Янукович -м…дак!”

Чем этоотличается от похабной речевки шахтеров, оскорблявших противника? Все тот жегрубый стеб как прием политического давления.

Новые виды психической атаки

И вот послепространной, но, надеемся, небесполезной реминисценции вернемся к вопросу:почему политический стеб эффективен? Что, разве люди не знают нецензурнойругани? Никогда не слышали частушек и неприличных анекдотов? Так в чем же дело?А дело прежде всего в шокирующем жанровом несоответствии похабщины времени,месту и обстоятельствам. Короче говоря, ситуации. Одно дело — подвыпившаякомпания, другое — предвыборная кампания. В массовое сознание заложеныустойчивые представления об этих стилевых соответствиях. Почти полвека не могутзабыть Н. С. Хрущеву, как он во время своего выступления за границей снялботинок и, стуча им по трибуне, грозился показать американцам “кузькину мать”.Хотя если бы это произошло не в ООН, а в более приватной обстановке, такогошока не было бы. И о власти люди могут говорить в своем кругу всякое, но когдаее оскорбляют публично, а она к тому же еще никак не реагирует на оскорбления,это вызывает оторопь. Повергает окружающих в состояние шока.

Шок же, всвою очередь, обезоруживает. Человек не знает, как реагировать, затормаживается,тупеет, а то и вовсе отключается. То есть делается более пригодным дляпоследующего давления на его психику. Именно поэтому в информационных войнахтак стремятся вызвать у противника шоковые реакции.

Еслисостояние шока длительное, то в эмоционально-волевой и интеллектуальной сферепроисходит серьезный, подчас непоправимый слом. Подобный эффект, кстати,наблюдался в концлагерях. Правда, там психическое насилие не сопровождалосьсмеховым компонентом.

Тут, междупрочим, тоже “все не так однозначно”. Можно, конечно, сказать, что смешноенесколько анестезирует психический удар. Но, с другой стороны, не ощущая силыудара, не видишь и необходимости защищаться. Все равно как обезболивающеесредство притупляет неприятные ощущения, и человек может не осознавать тяжестисвоей болезни и не будет лечиться.

Смех -вообще оружие очень коварное и (нечаянный парадокс!) серьезное. То, что смехзаразителен и порой даже вспыхивают своего рода “эпидемии смеха”,общеизвестно. Но есть и другой эффект. Как можно симулировать болезнь, такможно изобразить и зараженность смехом. В современном обществе считаетсянеприличным не понимать юмора, быть слишком серьезным, чуждым игривости. Еслине хочешь прослыть белой вороной, занудой, стать изгоем, ты обязан адекватнореагировать на “прикол”. То есть гоготать. И хотя в стебе, между нами говоря,ничего смешного нет (наоборот, от него часто бывает тошно), все равно надовыдавить из себя это подростковое “гы”. А выдавив “гы” или хотя бы улыбнувшись,ты практически неизбежно присоединяешься к “юмористам”, встаешь на их сторону.Такова уж человеческая природа.

Поэтому вважнейшей операции информационной войны, в захвате и присоединении аудитории,так часто используются смеховые приманки.

И еще однадогадка посетила нас во время написания этой статьи. Сколько бы мы нирассуждали про грубый стеб, все же пока трудно себе представить, что нынешняявласть потерпит матерные оскорбления в свой адрес на транспарантах в центреМосквы. Значит, ее — а заодно и всех нас! — нужно заранее к этому приучить.Чтобы никто не дергался и не рыпался. Так вот, наша догадка состоит вследующем: не для психологической ли подготовки публики режиссеры “оранжевых”революций предоставляют нецензурной лексике все более престижные площадки?Может, в этом и есть, как говорил Станиславский, сверхзадача постановки вБольшом театре оперы на либретто Сорокина? Намерение поставить эту оперувызвало редкий по своему единодушию протест. Все были против: богатые и бедные,консерваторы и либералы, молодые и старые. Взбунтовались даже артисты Большоготеатра (которые, казалось бы, за последние годы ко многому приучены и всеготовы были стерпеть: и уродование старых классических спектаклей, и свежиеновации типа “Палаты N 6”, где на сцене не по-балетному натуралистично изображалсяполовой акт, и много других современных веяний в искусстве). Однако Сорокинавсе равно поставили, и никакие рыночные соображения, на которые теперь таклюбят ссылаться, не остановили. Сборы нулевые, зал пустой, а все равно идет.

Ну,предположим, это еще можно было бы списать на чудачества руководителя Большоготеатра и на особое расположение к нему Швыдкого, выделившего деньги напостановку. Но когда узнаешь, что вскоре после этого и в Питере, причем негде-нибудь, а во дворах петербургской Капеллы, будет выступать скандальноизвестная группа “Ленинград”, в этом уже проглядывает некая закономерность.Группа собирается презентовать новый альбом с изысканно-эстетским названием“Помой ж…у”. Как заявил лидер группы Сергей Шнуров, “мы матом не ругаемся, мына нем поем”.

Кто-то,наверное, возразит, что мы делаем чересчур поспешные, далеко идущие выводы.Сейчас всяких безобразий полно, чего только не увидишь. При чем тут подготовкамассовых беспорядков? Но сцена Большого театра — это не любая сцена, а петербургскаяКапелла — не джазовая площадка и даже не Дворец культуры. Речь идет о двухэталонах высокого искусства. Причем искусства (во всяком случае, это касаетсяБольшого театра) весьма идеологичного. Из классики в Большом всегда шли толькошедевры. А те немногие современные произведения, которые там ставились, являлив оперной и балетной форме квинтэссенцию советской идеологии: прославлялигероев настоящего (Зоя Космодемьянская, Алексей Мересьев) и прошлого (Спартак),с которых народу предлагалось брать пример. Если в других театрах (конечно, вопределенных рамках) допускалось разномыслие, которое тогда называли“проблемностью”, то в Большом это было невозможно. Там в спектаклях насовременную тему торжествовал махровый соцреализм. И хотя советские временаминовали, массовое сознание, которое меняется достаточно медленно, сохранилопредставление о том, что новинка в репертуаре Большого театра выражаетустановочную официальную идеологию. Нам кажется, именно поэтому вспыхнул такойвсенародный протест и именно поэтому в преддверии “оранжевых” безобразий “ДетиРозенталя” отпраздновали в Большом свою премьеру.

Нет,конечно, наивно было бы рассчитывать, что, прозвучав со сцены Большого театра,матерные ругательства моментально станут новым языковым эталоном. (Хотя,конечно, это еще больше расшатало границы нормы, и без того порядкомрасшатанные беспрепятственным употреблением мата в общественных местах и впечатных изданиях.)

Но главнаяцель будет достигнута. Не посмеют люди восстать против матерных политическихлозунгов, если даже в Большом театре уже допущено ТАКОЕ. “Вы что, с Лунысвалились? — скажут им распорядители “оранжевого” шоу. — Живете, как в каменномвеке, а на дворе совсем другие времена. Сходите в Большой, приобщитесь ккультуре, а потом вякайте”.