Журнал Наш Современник №7 (2001)
Шрифт:
При этом, чем более развитым является общество, тем острее в нем проявляется описанное противоречие, так как тем выше в процентном отношении доля “информационной элиты” и тем заметней ее деятельность.
5. Обособление во всех странах групп людей, работающих с информационными технологиями, в “информационное сообщество” неизбежно ведет к постепенной концентрации этого сообщества (в силу материальных — в том числе потому, что интеллект, хотя и выживает, не воспроизводится в бедности и опасности, — и интеллектуальных факторов) в наиболее развитых странах. Это создает объективно обусловленный технологический разрыв, в первую очередь между развитыми и развивающимися странами.
Данный разрыв закрепляется и становится
В качестве примеров можно привести проект сетевого компьютера (рассредоточение его памяти в сети дает разработчику всю информацию пользователя) и современные технологии связи, позволяющие анализировать в онлайновом режиме все телефонные сообщения Европы (вялотекущий скандал вокруг системы “Эшелон” вызван именно коммерческим использованием результатов этого анализа), а также технологии формирования сознания, нуждающиеся в постоянном обновлении (так как сознание быстро привыкает к внешнему воздействию, и прекращение обновления механизмов этого воздействия может привести к потере управляемости).
Появление и распространение метатехнологий снижает значение финансов с точки зрения конкурентоспособности: если раньше они были главным источником рыночной силы, то теперь становятся лишь ее следствием. Деньги теряют значение, а конкурентоспособность все больше определяется технологиями, которые часто нельзя купить.
Они будут превращаться во “вторую природу”, задавая условия развития личности и человечества, постепенно заменяя рыночные отношения и права собственности, выполняющие эти функции с момента появления денег. “Вторая природа” — совокупность технологий — станет для информационного общества таким же внешним ограничением и стимулом развития, каким была “первая” природа для первобытно-общинного общества.
Пока же передача технологий встречает значительно больше не только субъективных, но и объективных ограничений, чем передача денег. Главный барьер — образование и благосостояние: необразованный не сможет использовать технологии, даже если ему их продадут, а бедное общество не удержит достаточное количество образованных людей. Это создает объективный технологический разрыв между развитыми и развивающимися странами, который нельзя преодолеть в современных условиях.
6. Данный разрыв закрепляется из-за кардинального изменения ключевых ресурсов развития человеческого общества, происходящего под воздействием информационных технологий: это уже не пространство с жестко закрепленным на нем производством, а в первую очередь мобильные финансы и интеллект. Соответственно, эффективное освоение территории — уже не оздоровление находящегося на ней общества, но, напротив, обособление (которое обычно является результатом кризиса) внутри него и изъятие его финансов и интеллекта. При этом прогресс более развитого общества идет за счет деградации “осваиваемого”, причем масштабы деградации, как всегда при “развитии за счет разрушения”, превосходят выигрыш более развитого общества.
Таким образом, распространение информационных технологий и глобализация качественно изменили сотрудничество между развитыми и развивающимися странами: созидательное освоение вторых первыми при помощи прямых инвестиций (бывшее содержанием как основанной на прямом политическом господстве “английской” модели колониализма, так и основанной на косвенном экономическом контроле “американской” модели неоколониализма) уступает место разрушительному освоению при помощи изъятия финансовых и интеллектуальных ресурсов. Именно осмысление реалий и последствий этого перехода породило понятие “конченых стран”, безвозвратно утративших не только важнейшие — интеллектуальные — ресурсы развития, но и способность их производить.
7. Концентрация в развитых и особенно — в наиболее развитых странах “информационного сообщества”, появление метатехнологий и изменение ресурсов развития делает технологический разрыв исключительно значимым.
При этом единство рынка обеспечивает всеобщность и небывалую остроту конкуренции, от которой больше некуда спрятаться: если десять лет назад, ковыряясь на приусадебных участках, мы боролись исключительно со своей ленью, то в условиях глобализации мы конкурируем с сотнями миллионов крестьян всего мира. И если мы делаем свое дело хуже них или находимся в худших исходных условиях, мы зря тратим время и обрекаем себя на банкротство. В результате конкуренция из механизма воспитания и развития слабых превратилась в механизм их уничтожения.
Именно это вызвало широкий протест против глобализации со стороны развивающихся стран, проявляющийся (в отличие от протеста представителей развитых стран) не столько в беспорядках, сколько в документах ООН.
Протест был усилен американской пропагандой, рисовавшей глобализацию как путь ко всеобщему процветанию. Когда выяснилось, что та, как и любое усиление конкуренции, означает укрепление сильных (в первую очередь США) и ослабление слабых, “третий мир” почувствовал себя жестоко обманутым, — и антиамериканизм приобрел форму антиглобализма.
Разрыв между развитыми и развивающимися странами приобретает окончательный, а при сохранении сложившихся тенденций — и непреодолимый характер.
8. Интенсивность конкуренции различна на различных уровнях сформировавшейся технологической пирамиды. На ее вершине находятся создатели новых технологических принципов, полностью контролирующие и самостоятельно формирующие рынки и направления реализации своего продукта. Его эффективность настолько высока, что он, как правило, практически не выпускается на открытые рынки, продаваясь и покупаясь преимущественно внутри соответствующих транснациональных корпораций, в той или иной форме контролирующих проведение исследований. Таким образом, рынки новых технологических принципов как постоянное и регулярное явление практически не существуют, а оборот этих принципов носит внутренний для крупных субъектов мировой экономики характер. Он контролируется ими не столько коммерчески, сколько наиболее жестко — организационно.
Так же, как наиболее эффективные современные технологии относятся не столько к производству, сколько к управлению и, особенно — формированию сознания, описываемые новые технологические принципы относятся далеко не только к традиционно производственным сферам.
Эффективность создания этих принципов связана не только с наибольшей долей добавленной стоимости (которая неуклонно снижается от верхних к нижним “этажам” технологической пирамиды, снижая соответственно эффективность бизнеса) и наибольшей степенью контроля за рынком сбыта (которая прямо зависит от степени уникальности товара — реальной или внедряемой в сознание потребителей при помощи системы торговых марок — и также снижается от верхних “этажей” к нижним), но и с тем, что на основе этих принципов затем формируются технические и поведенческие стандарты, дающие совершенно фантастическое конкурентное преимущество тому, кто эти стандарты первоначально формирует. Это преимущество так велико и обеспечивает такие прибыли, что позволяет говорить о получении своего рода ренты, аналогичной горной, сельскохозяйственной, интеллектуальной и т.д.
Наиболее эффективной, как показывает практика, оказывается разработка стандартов мышления (стереотипов) и поведения, а уже только потом технологической деятельности. Соответственно, главными технологическими принципами, наиболее важными с точки зрения обеспечения национальной и корпоративной конкурентоспособности, являются именно связанные с формированием сознания и организацией управления. Технологии стратегического планирования и кризисного управления являются примером наиболее успешного практического воплощения этих принципов.