Журнал «Приключения, Фантастика» 5 ' 95
Шрифт:
— Наши работают с ними?
— Работают.
— Всех, кто взят с оружием — к стенке. Остальных на рудники! Безжалостно! Беспощадно! Нюни не распускать! Воспитательной работой будем потом заниматься! Кто еще прибыл на Землю?
— Четыре наших флота уже стоят за Трансплутоном. Остальные идут к Земле. Кроме системно-оборонительных. Восемь дивизионов планетарного боя заняли базы под Москвой… Все идет по Особому плану. Сбоев нет. Смещено семь командующих армиями и флотами. Трое восстановлены… не разобрались. Остальные под арестом. Маршал Тихоренко после смещения покончил с жизнью. Генералы Симанович, Зеленский и Тиго расстреляны за попытку невыполнения приказа и переход со своими соединениями
Иван горько усмехнулся. Предатели? Наемники?! Или тоже не разобрались?! Сейчас не имеет значения.
— Этот еще в боксе?
— Кто? — не понял Сизов.
— Бывший предкомитета?
— Да.
Иван зажмурился. Ох, нелегко даются такие решения, нелегко. В бою и сече легче. Но он обязан это сделать. Обязан! Ради тех, кто не предал, ради России, ради всех русских, всех россиян, всех землян. Иди, и да будь благословен! Нельзя отступать. Теперь он не игрушка в чужих руках, не бродяга, не странник, теперь он воин. Пред глазами встало лицо сельского священника, тихого, скромного батюшки, погибшего по его вине — они так долго спорили в те зимние и осенние вечера, пытались убедить, переубедить друг друга, но так и не переубедили, оставаясь в одной вере и в одной мысли — единомышленниками. Он бы понял его, понял, несмотря на свою чистоту, почти святость. И они бы поняли! Они, сгоревшие в том белом, страшном пламени, сгоревшие медленно, привязанные к поручням своего же космолета, привязанные и обреченные на смерть нелюдями. Он слышал их последние слова. Не тогда, не в младенчестве. Он услышал их позже. Не мстить, не преумножать зла на Земле и во Вселенной, его и так много… Но сейчас они бы поняли его. И благословили. Ибо приходит час, когда зла становится столько, что оно бьет фонтаном, хлещет через край. Приходит час, когда нелюдей надо наказывать.
Резкие слова вырвали его из полузабытья.
— Комдив Сунский доставлен. Ввести?
Иван посмотрел на Глеба. И тихо, почти не разжимая губ, выдавил:
— Нет, не надо. — Потом добавил еще тише и еще жестче: — Вывести обоих. Туда, под окна, чтобы я видел. И повесить!
Бывшего председателя комитета, поникшего, измученного и бледного, выволокли из кабинета. Охрана и бойцы спецкорпуса уже давно поняли, что приказы здесь не обсуждаются, что это война, что мирные времена давно прошли… и будут ли когда-нибудь вновь?
Глеб Сизов бросился к Ивану. Подбородок у него подрагивал.
— Должен быть суд, трибунал. Ты не имеешь права, Иван! — зашептал он с болью и надрывом.
— Имею! Мы теперь с тобой и суд, и трибунал. Да, Глеб, это война, это не маневры и игрища. И это только самое начало очень большой и страшной войны. Дай команду, чтобы все снимали. Люди должны знать правду не только о своих героях, понял? И сегодня же в эфир!
— Они откажутся…
— Кто?!
— Телевизионщики, дикторы, операторы.
— Слабонервных и мразь предательскую гнать поганой метлой! Правда, Глеб, страшна! Но люди должны ее знать! Понял? Должны!!!
Он неторопливо подошел к окну, присел на подоконник.
Когда командир альфа-корпуса покинул огромный правительственный кабинет, Ивану стало грустно. Он не мог понять, что с ним происходит. Вроде все так удачно складывается, все так хорошо идет. А тревога не убывает. Будто не он одерживает верх. Тревога и тяжесть в душе, почти ужас, черный, безысходный ужас будто это его ведут сейчас на эшафот… да какой там, к черту, эшафот, просто ведут вешать на первом же дереве, на первом столбе. Почему так?! Связь! Вот почему! Он потерял связь! Они почти не откликаются. Что-то случилось! И Гуг молчит. И Цай с Дилом Бронксом. Кеша держит Космоцентр цепко, твердо. Но и он то появляется, то пропадает. Это как в бетонном колодце — глухо, тихо, безнадежно. Нет, о какой еще безнадежности сокрушаться. Все нормально! Все даже слишком хорошо… слишком?!
— К вам генерал-майор Семибратов, — прозвучало извне.
— Впустите!
Иван никогда прежде не видал командира Особой гвардейской бригады, но почему-то представлял его здоровенным, широкоплечим мужичиной с выпученными глазищами и громовым голосом. Но в кабинет вошел выстрой семенящей походкой совсем невысокий, худенький человек с фигурой довольно-таки хлипкого подростка, серыми маленькими глазками и пшеничными густыми усами. Вошел, приложил руку к форменной фуражке.
Иван остановил его.
— Я все знаю, — сказал он, пожимая крепкую сухую руку. — Спасибо вам, Василий Мироныч, большое спасибо! Орден бы вам… да, сами понимаете, это все не сейчас, потом.
— Какие там ордена! — отмахнулся Семибратов. — Своих бить — наград не носить, а душу заливать до могилы.
— Так было надо.
— Это мы понимаем, ежели б не надо, бить бы не стали. Все равно камень вот здесь! — Он постучал себя по груди. — Две сотни душ загубили! Ироды мы и душегубы!
— Как — две сотни?! — бросил с порога вернувшийся Сизов. Он все слышал.
— А очень просто, — пояснил Семибратов, — весь, почитай, командный состав угробили. Двое из них — мои знакомцы старые, по Гадре и Деригону. вот так-то!
— Но ведь в дивизии десять тыщ?! — опять не понял Сизов.
Иван тоже стоял, полураскрыв рот, пуча глаза на бригадного.
— Андроидов мне не жаль, чего нелюдей жалеть. Новых наделают! Да ты что, не знал, что ли? — Он уставился на Сизова, будто тот его чем-то очень удивил. — Не слыхал, небось, что этот-то, бывший наш министр-то, недоверчивый такой, еще перед моей экспедицией заменил парнишечек на андроидов? Я про него давно знал, он нашему люду расейскому ох как не доверял, а это ж спецдивизия, почитай что, личная, придворная! Даже две трети офицеров на нелюдей сменил, так ему надежней казалось… вот тебе и показалось! Боевой заряд не разбирает, кто там, всех в одну могилку кладет!
Глеб оттирал со лба испарину. Краски возвращались на его бледное чело. Ивана весть порадовала, но не слишком. Двести душ тоже не шутка, есть грех, никуда не денешься. Но был бы еще больший грех, страшный, черный, неискупимый, коли б эти спецандроиды снесли купола, башни, зубчатые стены, саму Москву, а с ней и Россию, и все прочее.
— Может, остановить, пока не поздно?
— Нет, Глеб!
Иван снова подошел к окну. Махнул рукой Семибратову. Тот приблизился.
Две грубые петли раскачивались на одной могучей ветви под порывами утреннего ветерка. Человек пятнадцать зевак топтались поодаль, их никто не гнал. Четверо охранников делали дело сноровисто, но неумело. Парни знали, кого вешают — таких сто раз мало сунуть в петлю, смущало лишь присутствие двух операторов — дело доброе, да присловье можно дать нехорошее. Иван будто чувствовал состояние этих ребят. Но отступиться не мог.
Семибратов смущенно разглаживал усы. Ему тоже было неловко. Но старые времена оставались позади, он это хорошо понимал, теперь прошло время безнаказанности, теперь пришла пора отвечать за содеянное, а отвечать надо, это по справедливости, это по-Божески.
Иван поймал вопрошающий взгляд оттуда, снизу.
И махнул рукой.
И будто услыхал вдруг, как жалобно заскрипела могучая ветвь, застонала под тяжестью двух повисших на ней тел, заплакала, зарыдала своим древесным тихим плачем. И ему стало жаль это старое, вековое дерево, по которому прежде лазили резвые и безгрешные детишки, и на котором висела теперь эта грязная, отвратительная, гнущая к земле нелюдь.