Журнал «Рассказы». Жуткие образы ночных видений
Шрифт:
Пока она не моргала, фигура не двигалась. С широко раскрытыми слезящимися глазами Соня потихоньку слезла с кровати. Ступала на носочках – ловкая, бесшумная девочка-ниндзя. Голова старухи стала медленно отворачиваться. Она прятала лицо.
Соня прокралась мимо комода, следя за скручиванием шеи, за биением крови в белых вздутых венах. На запястье покойницы проступал тонкий шрам – полукруглый след от зубов. Такой же, как у мамы, Антона и других «?кочевников». Был ли такой у Валентины Валерьевны при жизни, Соня не знала – квартирантка ходила в одежде с рукавом.
Когда Соня пробралась к выходу и села на пол, мужество кончилось. Она взвизгнула, забарабанила в дверь и стала звать на помощь:
– Мама! Тут мертвая! Мертвая! Пусти! – В ней теплилась надежда, что теперь-то, когда действительно нужно, ее освободят, сжалятся. Не могут ведь они издеваться намеренно.
«?Тише, – возразил внутренний голос. – Пока вопишь, не откликнутся, знаешь ведь». Вчера, не сумев открыть дверь, она тоже кричала. Мама объявилась с чаем лишь спустя несколько часов. После тихой, сдержанной просьбы пустить в туалет. Потом ее опять заперли.
Раз она снова раскричалась, точно не выпустят.
Соня медленно оглянулась через плечо. Шея старухи перекрутилась, как пояс на спешно надетом платье, виднелись заломы. Лицо смотрело в сторону окна.
Дрожать от страха, не зная, когда придет спасение и придет ли, было невыносимо, и Соня обратилась к юмору.
– Почему вы отвернулись? – громко спросила она. – Я что, такая страшная?
Старуха издала какой-то звук – то ли всхлип, то ли… смешок. Соне полегчало: пожалуй, у нее получится перетерпеть эту галлюцинацию. Больше никогда в жизни она не станет пить чай из эфедры.
Из-за двери донеслись негромкие голоса. Говорили мама с дядей Антоном, но на иностранном языке. Соня порадовалась было, что мама взялась за свой английский, но быстро поняла: вовсе это не английский. Речь звучала исковерканно, утробно. Такой говор она слышала только на встречах «?кочевников».
Наконец папа перешел на русский:
– Ты не права, в этом языке есть меткие выражения. Например, «?душа ушла в пятки».
– В пятки? – Мама усмехнулась. – Тебе что лицо, что задница? Если б этот народ знал суть, говорил бы «?душа ушла из сердца в кровь». Пятки или кровь – большая разница!
– Да, зато верно подмечено, что душа покидает сердце от страха. Еще они говорят «?душа кровью обливается», «?душа не на месте».
– Ха! По-настоящему мудрый язык еще объяснил бы причины. Страх, стресс, страдание. Три «эс», как ты их зовешь.
– На нашу дочурку вроде страх нагнать получилось. Слышала, как она кричала про мертвых?
– Ну еще бы. Чаек мой кого угодно проймет.
Мир Сони рушился с каждым словом. Получалось, что мама – родная мама! – специально травила ее галлюциногенной настойкой. Изгоняла душу в кровь. Но зачем? Зачем?!
– Нам бы психологами работать, – заявил папа.
Мама хихикнула.
– Ну ты лицемер! Мы ж только и умеем, что души ломать. Из сердца их выгнать – легко, в кашу превратить – справимся. А обратно? Кроме как временем это не лечится.
– Зато мы не стали бы перетруждаться. Писали б в рецептах: подождите, пока страх, стресс, страдание закончатся, и дайте душе заползти обратно в сердце. А до тех пор – добро пожаловать в наш клуб искалеченных!
– Ох, не равняй. Ты же знаешь, как бы мы девчонку ни пугали, ее душа и десятую часть наших травм не получит.
– А что, интересный вышел бы эксперимент!
– Перестань. Не до экспериментов. Мне нужно новое тело, и все. Нет уже сил терпеть болезнь.
– Будет тебе тело. И мне, – усмехнулся Антон. – Я ж люблю молоденьких.
Он перешел на другой язык и проворковал что-то, должно быть, романтичное, потому что мама снова глупо захихикала. Соню придавило к полу волнами тошноты. Взрослые говорили о теле, ее теле. Обсуждали, как его отобрать.
Соню посетила одна ужасная догадка. Она отползла в сторону от двери, чтобы увидеть старуху в зеркале. Наконец она разглядела лицо… лицо своей матери.
Соня затряслась. Испугала ее не столько галлюцинация, сколько осознание правды: Антон привел в квартиру старуху с кочевницей внутри. Кочевницапереместилась в мамино тело. А потом… потом они умертвили старую оболочку вместе с изгнанной душой. Свернули шею. Тайно закопали где-то за городом или, может, в степи у Белой бухты. И тот взгляд – последний взгляд старухи – был маминым «?прощай». Соня подползла к призраку на коленях и горько заплакала.
Как она не заметила подмены раньше? Наверное, она слишком любила маму, чтобы в ней сомневаться.
Старуха, когда только вселилась в квартиру, напугала Соню экстравагантными привычками. Часами простаивала у плиты – варила конину; пила кобылье молоко и ела особый домашний сыр. Мама выспросила его название – «?иппака», а когда Соня рассказала о нем соседке по парте, учительница по истории случайно услышала разговор и заинтересовалась. «?Иппака? – переспросила она. – Этот сыр любили скифы. Это, как вы, я надеюсь, помните, древний народ, живший на территории Крыма. М-да… Чего только не продают на Центральном рынке».
Сонину маму позабавил комментарий учительницы, и она пообещала выяснить, откуда на самом деле берется сыр. Поэтому Соня не очень удивилась, когда иппака превратился в мамин любимый деликатес, на плите стало частенько булькать мясо, а в холодильнике появилось кобылье молоко. Только изменились, оказывается, не вкусы. В мамино тело вселилась кочевница, которая все это любила.
Соня подползла к двери, чтобы посмотреть, ушли ли взрослые. Когда она легла набок, пояс платья сдвинулся, концы его упали на пол, бусинки стукнули о паркет. Звук получился тихий, но отчетливый. Соня затаила дыхание.