Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год
Шрифт:
В крайнем кресле извивался мой пятилетний учитель и громко плакал, когда бормашина, отвратительно визжа, вонзалась ему в зуб. Стоявшая за спинкой кресла мать смеялась.
— Терпи! Терпи, говорю! Сейчас снова будет больно, терпи! Ха-ха-ха!
Стоял июль, и во всей Японии было душно и жарко, но в Токио было тоскливее всего, потому что не найти прохлады среди раскаленных каменных громад и не способны всосать удушливый чад от машин чахлые деревья. На крыше многоэтажного универмага было не так жарко, дул ветерок.
У выхода из универмага в маленьком зеленом ларьке с газетами и журналами, жевательной
«Кондзё» относится к числу тех немногих слов, смысл которых понятен и близок одним лишь японцам. Слово сильное и выразительное, в словарях оно переводится как характер, натура, выдержка, нрав... Впрочем, попробуйте перевести сами: «кон» — «корень», «дзё» — «характер». Получается что-то вроде «корней характера».
Молодая мать, стоявшая у зубоврачебного кресла и смеявшаяся, когда ее маленький сын плакал, не была жестокой или бездушной. Она воспитывала в нем кондзё.
Но, пожалуй, только каратэисты умудряются каждый поступок превращать в проверку своего кондзё. Часто, приготовившись отжиматься на полу, они опираются на пальцы ног и сжатые в кулаки руки. Стоять на кулаках гораздо больнее, чем просто на ладонях. Над желтым полом застыли черные стриженые головы, в зеркальном паркете отражаются бесстрастные лица. От долгого пребывания в этой позе ноют спина и скрюченные пальцы. Но вот прозвучала резкая команда, и студенты начали отжиматься на побелевших кулаках, спины их поднимались и опускались, как заводные. Один из «черных поясов» считал вслух, и скоро его голос стал хриплым.
— Ос! — уже визжали студенты на каждый десятый счет, и пот орошал паркет. Наконец «черный пояс» перестал считать и крикнул:
— А теперь последние десять отжиманий!
И все начали считать хором, и этот хор был скорее похож на рык. В запотевшем полу отражались сморщенные страданиями лица.
— Ну а теперь еще десять раз! Проверим наше кондзё!
— Ос! — захрипели студенты, но уже не страдание, а ярость ревела в их голосах.
— Сколько же можно?! — шепотом спросил я у Уды.
— Терпи! — прохрипел он и вдохнул воздух, горячий и влажный, как кисель, — термометр показывал сорок градусов. Я скосил глаза на белую табличку около флага. На ней были начертаны шесть величественных иероглифов, складывающихся в три слова: «Терпение, упражнение, желание»,
Да, в этом зале такое изречение было как раз на месте! Сам ректор Мацумаэ написал иероглифы на табличке. И его дух незримо присутствовал здесь...
На следующий день я встретил Уду в электричке. Он стоял и читал дешевый журнальчик. На скамейках дремали пассажиры, и на фоне серо-желтых стен их смуглые лица казались зеленоватыми. Как и все каратэисты, Уда носил студенческий мундир, в каких сейчас больше не ходит никто из
— Куда едешь? — спросил я.
— На станцию Одако-Сагамихара, в банк за деньгами. Мне родители присылают понемногу. Я, конечно, и сам подрабатываю иногда, как и все студенты, но все равно не хватает, У меня только на одну электричку от дома, где снимаю комнату, до университета уходит бог знает сколько денег. Я уж не говорю о времени.
— А что же мешает тебе снять комнату поближе? Я видел объявления — у самой университетской ограды есть комнаты. Тогда у тебя и времени и денег будет больше...
— Вот поэтому я и снимаю жилье в двух часах езды. А то получится слишком уж легко. Так каждый сможет. А вот так, как я, не каждый!
— Но не мешает ли учебе беспрестанное доказательство железной воли?
— Нет! Не мешает и не может мешать! Мне с детства повторяли, что у нас, японцев, нет ничего: ни территории, потому что она почти вся загромождена горами, ни природных богатств, потому что наши горы бесплодны. Много веков мы жили, отгородившись от всех. Но сейчас это стало невозможным, и мы ничего не можем противопоставить огромному миру, кроме своей мысли. И нам остается только думать. К этому зовет нас симагуни кондзё — кондзё жителей страны-острова...
Это слово поразило меня.
— Ты, наверное, про него и не слышал? Потому что мы не спешим все открывать вам. Вот, например, мы говорим: «Я японец и поэтому очень хорошо разбираюсь во всем, что касается Японии». Такое заявление кажется вам наивной самонадеянностью, потому что вы не хотите вдуматься и прочитать это по-японски, с изнанки: «Я японец, и поэтому никто, кроме нас самих, не способен понять нас». А это и есть кондзё жителей маленькой островной страны...
Сэмпай и кохай
Однажды все каратэисты уехали на соревнования, и заниматься с нами остался только Уда. В зал заглянул толстый дзюдоист и долго, скептически улыбаясь, наблюдал за нами.
— Уда! Ты что же, хочешь выйти на международную арену? Неужели господам иностранцам так интересно наше каратэ? Может быть, им больше подходит теннис или бейсбол, они ведь тоже иностранные. Спроси у них об этом, ведь ты уже нашел с ними общий язык, правда?
Уда настороженно сверкнул глазами...
Когда мы вернулись в раздевалку, на кафельном полу красовалась огромная лужа воды, очевидно специально принесенной из душа. А из лужи жалобно смотрели измятые рубашка и брюки Уды...
Лицо Уды застыло, с него сбежало всякое выражение, словно у пьяного. Это был позор. Уда украдкой скосил глаза на нас: не потерял ли он лицо? Ведь это же оскорбление! Да еще «черному поясу»! Да еще перед иностранцами! Мы успокаивали Уду, говоря ему, что все это ерунда и что виноваты на самом деле мы, потому что из-за нас ему устроили такой сюрприз.
Вдруг в раздевалку вошел незнакомый парень в черном поясе. Очевидно, он получил это отличие совсем недавно: слишком свежи были оранжевые нитки иероглифов — Сато. Наверное, он пришел сюда, чтобы потренироваться в одиночестве, но сразу же оценил обстановку и сказал Уде: