Журнал «Вокруг Света» №01 за 1983 год
Шрифт:
— Ты, Михаила, в столичных рудоведцах ходишь, не нам чета. Говори, гож ли камень, что под ногами у нас? Не зря шли?
А тут и говорить нечего было. Михаила узнал ее, руду медную, по надежному признаку — зеленой гуре. Повертел кусок в руках и приметил, что руда действительно богатая да еще и с примесью какой-то, на серебро схожей. Улыбнулся:
— Гожая! Ох, гожая, друзьяки! И шли не зря.
К весне — вот-вот половодье — вернулись в Томск. Предъявили руду в канцелярии томскому воеводе, иначе коменданту, Василию Козлову. И новую челобитную подали с описанием, где нашли, и с просьбой немедленно отправить добытое в Тобольск, а там и дальше — в Петербург,
Оттуда, от местных приказчиков, старост и воевод, от приказных людей и даже крепких алтайских крестьян получал он немалую мзду лишь за то, что не пускал в те места государевых рудознатцев. И вот тебе на! Эти трое сумели обойти его, Козлова, и содеять свое лихое дело. В беспамятстве он прогнал рудознатцев вон.
Отпела птичьим щебетом весна, отошло половодье, на Томи четче обозначились берега. Жили впроголодь, ютились на постоялом дворе, оставленные про запас деньжата таяли — что делать? Степану и Федору еще куда ни шло — местные ведь, сибиряки! — а ему каково, Михаиле Волкову?
— Вы, ребята, как хотите, а мне жить скоро будет не на что. Пойду по Томи, может найду что. Чем зря сидмя сидеть. Тогда можно будет в Тобольск обратно податься.
Помолчали. Ехать по Томи — лишние расходы. Но и друга в беде оставлять немыслимо.
Наняли лодку и гребца, подались вверх по Томи, против течения. За городом берега топкие, низменные. Затем пошли обрывы. На скосах круч — словно книга рисованная: сверху лента чернозема, под нею глины, затем лента песка, дикого камня — шифера, а потом и вовсе пояса темных, рыжих, коричневых, желтоватых и прочих оттенков. Тянутся извилисто, в иных местах вдруг круто уходят в воду, в неимоверную жуть — поди узнай, на сколько саженей сигают те ленты в нутро земли.
В Верхо-Томском остроге (верст двести по реке выше Томска) пристали к крутой отвесной скале. Рядом, из распадка, вливалась в Томь бурная речка, тут же узнали — Чесноковкой зовется. На верху скалы виднеется бревенчатый частокол, за ним — серые кровли строений и затейливая луковка церкви.
— Теперь, ребята, стоп, — сказал Михаила. — Дальше — пеши. Пусть гребец с лодкой остается, а мы — айда.
Взяли кайлица, веревки, лопату, поднялись в селенье помолиться богу и показаться волостному старосте, затем отправились гуськом по берегу Чесно-ковки к ее истоку. Тропка то вверх, то вниз. Лесная поросль. Кедровый бор. Михаила пристально смотрел на берег, приседал, заметив минерал или голыш. Справа в Чесноковку впадал ручей, на берегу все чаще попадались куски аспидного камня.
— Уголье, ребята. Тут недалеко должно быть его покоище. Вода его подмывает и осколки несет вниз по течению.
Пошли по ручью, вышли к жилью — две-три избушки да юрта, за ними снова широкий плес Томи, с обрывистого берега далеко видны заречные леса.
— Можно было гребца не оставлять, а на лодке сюда по Томи добраться,— задумчиво обронил Степан.— Околесили-то сколько.
— Конечно, можно,— согласился Михаила.— Да ведь так ничего и не увидели бы. Рудознатцу, ребята, семь раз околесить и только раз найти. В том наука.
Из юрты вышел человек, по раскосым глазам признали: татарин.
— Эй, деревенька-то как кличется? — шумнул Михаила, подходя к нему. — Да ты нас не бойся, мы — с миром.
— Я и не боюсь, — ответил тот. — А деревеньку мы зовем Ким-рва.
—
— По-ихнему, — сказал Федор, морща лоб, — по-татарски, значит, «горелая гора» (С точки зрения топонимики, подобное толкование происхождения названия сначала деревеньки, а затем и города Кемерова наиболее вероятное.).
— Горелая?
— Да. Тут она, должно быть, и есть, на берегу. Вот тропка.
Направились вниз, по реке. Татарин подался было им вслед, что-то закричал, замахал руками. На крик вышли из ветхих избенок мужики, угрюмо поглядели в их сторону, перекрестились с сожалением и страхом.
Вызывала та гора у тамошних жителей суеверные чувства. Много лет подряд горела тут сама земля. Несло по окрестностям вонючий смрад. Бежали ночами по склонам огненные струйки. Кочующие и оседлые татары говорили, что это разгневался некогда на людей всемогущий шайтан; русские мужики связывали этот огонь с проделками нечистой силы. Но вот за несколько лет до описываемых событий гора вдруг перестала пылать, отгорела, погасла (Именно по этой причине «горелую гору» не заметили ни Мессершмидт со Стралленбергом в 1721 году, ни Гмелин с Мюллером в 1734-м, ни Фальк в 1771-м, проплывавшие мимо нее по Томи. Они видели и картинно описали только «огнедышащую гору», пылавшую огнем в районе Кузнецка, за триста верст от «горелой горы» Михаилы Волкова.), улетучился смрад, но подходить к ней по-прежнему боялись. И только эти трое рискнули подойти — что ж, пусть их накажет дьявол...
Тропа неожиданно исчезла. По откосу спустились к воде, осмотрелись. Почти на треть гора была сожжена, превратилась в багрово-оранжевую. Казалось, что порода, камни и огненно-рыжая осыпь у самой воды все еще накалены. Михаила притронулся к одному такому камню — нет, оранжевый осколок был холоден. Поднял глаза. Вверху, за четко отмеченной огнем чертой, тянулся кустарник. Ближние кусты обожжены, на них мертво висят свернувшиеся листья, далее, к вершине, зелень все сочнее и сочнее.
Набрался смелости, взошел — будь что будет! — на багровый бок горы. Тюкнул лопатой — из глуби угрожающе отозвалась пустота. Степан с Федором ожидали внизу, у самой воды. Взглянул на них, потом снова посмотрел вверх. И тут заметил на отвесе пепельно-серую полосу. Вскарабкался к той полосе и стал неистово грести лопатой, потом тюкать кайлом. Вскоре достал из ямы аспидные комья. Нагреб в суму, спустился к Федору и Степану.
— Уголье, ребята! Земляное!
Те переглянулись: сроду о таком не думали. Михаила пояснил:
— Это, други мои, дорогой минерал. Приходилось видеть в столице, как жгут его в горнах. Только не наше уголье жгут — привозное, иноземное. И платят за него много, ох, много, друзьяки!
— Зачем же платят, коль его тут?.. Ответа не было.
Ночевали. Долго не могли заснуть. Чудилось разное. С рассветом Федор отправился за гребцом в Верхо-Томский острог — верст семь. Михаила и Степан полезли на «горелую гору» копать, чтобы добраться до самого отменного минерала — для пробы...
В Томске, когда Михаила показал Козлову аспидные куски, комендант вновь раскричался, в гневе грозился запереть рудознатцев в холодный подклет, сгноить и забыть. На комья земляного уголья и бровью не повел, будто и вовсе их не было.
И тогда Михаилу окончательно охватило отчаяние.
Наутро, одержимые неким пришедшим за ночь решением, пришли они на городское торжище. Когда народу собралось изрядно — торговцы, крестьяне, солдаты, разный толкучий люд, Михаила взобрался на пустую бочку под позорным столбом, крикнул страшные слова: