Журнал «Вокруг Света» №01 за 1983 год
Шрифт:
— Слушайте все! Мы, вот я, да Степан, да Федор, объявляем за собою «слово и дело государево»! Вяжите нас, ведите куда следует — за нами «слово и дело государево».
И протянул первому бросившемуся к нему солдату руки — вязать.
Теперь перед Василием Козловым стояли связанные не просто рудознатцы, государевы люди. Они провозгласили в толкучем месте грозные слова, и он обязан был, не тронув их, препроводить в Тобольск, а затем — дальше, в Москву и даже в Санкт-Петербург. Василий Козлов понял, что пропал, и пошел на хитрость. Он велел тут же отправить тех двоих — Костылева и Комарова — в Тобольск, Волкову же сказал:
— А тебя, касатик, не отпущу, поскольку не верю этим,— кивнул за окошко, где во дворе у простых телег собирались в долгий путь Степан с Федором.—
Смертная угроза слышалась в словах коменданта. И сомненье взяло Михаилу — в самом ли деле руда гожая, ведь она с примесью? Да нет же, ошибки быть не может: гожая. И уголье отменное. Но комендант настаивает на своем. Что ж, он поедет снова. Поедет и докажет Козлову, какая это руда, а потом и за уголье примется.
— И тогда казна заплатит мне за находку? Ибо пропадаю безденежно голодной смертью. Им тоже, друзьякам моим.
— Ты о тех меньше заботься. Подумай прежде о себе. Тебя покамест кормить буду. А там, гляди, и плату получишь. Ежели заработаешь, конечно.
До зимы держали Михаилу в Томске. Зимой же прибыл в Томск обещанный Козловым местный умелец. Прибыл он с Урала, с Каменского государевого завода (ныне город Каменск-Уральский Свердловской области), и назвался Федором Инютиным. Это действительно был славный умелец — Михаила слышал о нем — и пришелся, когда познакомились, Михаиле по душе. Человек этот был скуп на слово, тих и благообразен.
— Проверь сани, голубь, — обронил он как-то Михаиле. — Поедем на Алей-речку сызнова...
Те же места, где были вместе со Степаном и Федором. Встречался Инютин с теми же людьми, но видел Михаила — были те люди теперь ласковей, говорливей с рудознатцами. У того же приказчика Коркинской слободы Константина Захарова прожили чуть ли не месяц. В сладости прожили и сытости. К рудному месту Федор Инютин как будто остыл, в разговорах поминал его редко. Михаила вежливо напомнил, Инютин промолчал, подождал день-другой, наконец поехали.
Больших трудов набрать руды на известном месторождении не представляло. Вскоре вернулись в Томск. Тут и комендант Козлов стал поприветливей, не кричал больше на Михаилу, не грозился — напротив, распорядился выдать Михаиле жалованье — хлебом, мукою и деньгами. И даже — как в насмешку — стал называть Михаилу «казачьим сыном» и повелел всем иным людям в приказной палате называть и «писать его в бумагах» тем же прозвищем. Михаиле сказал, что делает это с ведома вице-губернатора Петрово-Солового.
Догадывался Михаила: объегоривают его. А может, не только его? — поди узнай. Здесь на тысячи верст кругом один хозяин, Василий Козлов. И, чувствуется, сам вице-губернатор с ним заодно. И этот — Федор Инютин — тоже. «Что ж,— подумал Михаила,— плетью обуха не перешибешь — иной инструмент для этого нужен, а его покамест нету». Решил покориться. И деньги, и хлебное жалованье, и новое, пусть шутейное, прозвище «сына казачьего» — все с руки человеку подневольному. Надежно припрятал Михаила часть заработка, помня ежечасно: дома из каждого угла глядит пустыми глазницами проклятая нужда. Жил в Томске на постоялом дворе будто бы вольно, однако чувствовал себя словно скованным по рукам и ногам. Дважды намекал Козлову о том, что пора бы, дескать, и домой возвернуться — помещица Фекла Селиванова может разгневаться, да комендант лишь посмеивался над его страхами.
Тем временем в далекой Москве крепко допытывали доставленных туда по «слову и делу» Степана Костылева и Федора Комарова. Они стояли на своем, помня Михайлово: «Руда гожая, ох, гожая, друзьяки!» — и показывали в доказательство образцы той руды своим допытчикам. Судьи вертели в руках ту руду и так и сяк, призывали на помощь московских знающих пробиреров, верили и не верили. Иные из пробирных
А она и не могла выглядеть иначе. Все трое, Степан Костылев, Федор Комаров и Михаила Волков, открыли знаменитое месторождение медно-серебряных колыванских руд, которое со временем (с 1726 года) приберет к рукам частный уральский горнопромышленник Демидов (кстати, выдаст ему это месторождение Ф. Инютин), а затем отнимет его у Демидова сама государыня-императрица Анна Иоанновна. Она так и напишет в инструкции Татищеву, который будет послан ею на Урал: «Ежели усмотрите, что заводы и рудные места Демидова, особенно колывано-воскресенские, где есть серебро, для пользы нашей надобно взять на нас, государыню-императрицу, то оные заводы и рудные места у него, Демидова, отнять». Руда и в самом деле была необычна, и ее в реестрах числили «рудой железной из Томского уезда заявителя Волкова».
Но это еще будет. А покамест шел к исходу 1719-й. В Петербурге уж два года велось тайное следствие по делу сибирского губернатора М. П. Гагарина. В конце концов вина его была доказана. На его место был назначен новый губернатор князь Алексей Михайлович Черкасский, «человек честный и неподкупный», как значилось в царских документах.
Алексей Михайлович в Сибирь не спешил. Он долго оформлял свой отъезд и только в марте 1720-го прибыл из Петербурга в Москву. Вслед за ним 4 апреля сюда же прибыл и первый управляющий казенными железными заводами на Урале и в Сибири, посланный туда Петром, капитан артиллерии Василий Никитич Татищев. К А. М. Черкасскому, как к новому губернатору, и обратились теперь московские судьи с «делом сибирских обывателей» Костылева и Комарова. А тот, в свою очередь, переотправил руды и рудознатцев к Татищеву.
С огромным желанием выполнить задание Петра и искоренить зло ехал на Урал Василий Никитич. Он вез туда лучших мастеров, каких только мог выхлопотать для себя с других заводов и мануфактур страны — царь приказал отпускать всех, кого потребует Татищев. В Сибирь ехали (назовем лишь несколько имен): Иван Патрушев, бергшрейбер с Олонца, мастер весьма опытный и талантливый — он отлично знал немецкий язык, ибо еще за два десятилетия до этого ездил в Саксонию учиться горному и счетному делу; Петр Клушин — этот был взят Татищевым в Москве на должность младшего подьячего и отдан в помощники Патрушеву; Иоганн-Фридрих Блиэр, берг-инженер, иноземец, работник толковый и добросовестный (за 500 рублей в год); толмач переводчик, давно приглашенный в Россию, Яган-Пауль Прифцен, которого русские тотчас же обратили в Павла Бривцына. Вместе с ними, ближайшими своими помощниками, вез Василий Никитич на Урал и в Сибирь плавильщиков, рудных мастеров, горнорабочих, штейгеров и даже «для науки тому рудному делу артиллерийских школьников из царедворцев». Он и по пути следования — в Москве, Нижнем Новгороде, Казани, Вятке, Перми — продолжал вербовать и подбирать нужных умельцев из русских и нерусских жителей России, а также из пленных шведов.
В Москве перед ним и предстали Степан Костылев с Федором Комаровым. Они без утайки рассказали капитану всю правду о Василии Козлове, о своих мытарствах, о Михаиле Волкове и его камень-уголье из «горелой горы» и показали образцы руды, добытой в верховьях Алея, на Колывани. И руда и сообщение об угле Татищева заинтересовали. Руда тотчас была испытана в пробирне Кашпера Вейса, на берегу Москвы-реки, «ниже Спасских ворот, за караульней». В ней оказалось более 30 процентов (!) чистого металла. Какого? Ни Вейс, ни тем более сами рудознатцы покамест еще не догадывались какого. Но сердцем Василий Никитич почувствовал, что перед ним руда серебряная, по крайней мере, близкая к этому. Он потребовал от Костылева и Комарова, чтобы те написали подробное доношение, самолично отправил документ в Петербург в Берг-коллегию, попросив разрешения взять с собою на Урал и самих рудознатцев, не томить их без толку под караулом. Получив положительный ответ и благополучно прибыв на Урал в Кунгур (здесь было «заводов правление»), он тотчас вознамерился послать Костылева и Комарова снова на Алей, выдав им на дорогу по два рубля.