Журнал «Вокруг Света» №01 за 1983 год
Шрифт:
Тогда, в самые первые тревожные для сталинградцев дни, мы не знали, против каких сил стояли. Понимали, что их много, но сколько? Не знали.
С утра 25-го идем снова в атаку. Надо захватить хутор Мелиоративный. Он нависает над заводом и Спартановкой. Все вокруг него как на ладони. Фашисты засели крепко, окопались.
У хутора большой сад, ворвались в него, немцы отошли, но дальше мы не продвинулись. Бьемся третьи сутки. Остановили танковые и моторизованные части, рвавшиеся в Сталинград, а наших регулярных войск все нет и нет. Тяжело было, но сознавали, что где-то еще тяжелее. И верно, между Доном и Волгой войска наших 62-й и 64-й
После одной из очередных контратак в районе Спартановки встречаю подполковника-танкиста. Молодой, стройный, в кожанке, перетянут ремнями. Представился нам:
— Я командир танковой бригады Житнев. Все знаю, молодцы, наслышан о вас,— сказал он.— Мы только что пробились с запада. Вот мои танки...
В кустарнике действительно стояло несколько легких танков и два-три Т-34. Были и противотанковые орудия.
— Лейтенант, слушай боевой приказ...
Нам ставилась задача атаковать высоту северо-западнее Рынка. Значит, опять в бой. Пространства для маневра нет. Прямо из Спартановки становимся на боевые курсы. За нами пешие танкисты и морская пехота. И пошли. Во весь рост, с криком «ура!». Все поначалу шло хорошо. И вдруг... мой танк круто рвануло влево. Кричу механику-водителю: «Вперед, вперед!» Но танк недвижим. Ну и напасть! Мои танкисты впереди, а я оказался подбитым. В такой обстановке еще не был. Сверлит мысль: что делать? Вспомнил, чему учили в Орловском танковом училище, которое окончил еще в 41-м году, перед самой войной. Решил перейти в другой танк и продолжать управлять боем. Решил, а как сделать — вот задача. Кругом разрывы, осколки, свист пуль... Высмотрел танк что поближе, открыл люк и выскочил на землю. Не сделал и нескольких шагов, как в ребро танкошлема врезалась пуля. Удар был очень сильный. Вроде бы кто дубиной ударил по голове. Очухался, вскочил — снова удар, но в плечо. Пришел в себя и бросился вперед к соседнему танку, до него оставалось несколько метров. Командир заметил меня и остановил танк, открыл верхний люк. Вскочить в него я не успел. Третья пуля уложила меня почти наповал. Почти, но не совсем.
С этого момента ничего не помню.
Пришел в себя несколько дней спустя, уже на той стороне Волги. Добрые люди позаботились.
Окончание следует
Николай Орлов, участник Сталинградской битвы, бывший командир танковой роты
Субботняя феерия
Ж арко, душно... Больше тридцати градусов в тени. Старая Гавана пропитана солнцем. Укрыться в прохладной тени деревьев негде: вся растительность — это худосочные пальмочки, растущие из трещин старых домов.
Мой знакомый Умберто опаздывает. А ведь так заманивал, так зазывал меня на «ферию». «Вот увидишь,— говорил,— ярмарку — не пожалеешь! Праздник кубинских мастеров. Спектакль, фейерверк, парад, гала... Это — феерия!..»
Кабачок «Бодегита дель медио», где я прячусь от солнца, похож на десятки других. Но для многих гостей Гаваны это объект паломничества: здесь, говорят, любил бывать Хемингуэй.
Умберто все нет и нет. Смотрю на часы — уже половина второго. На меня поглядывает сосед — замечательный тип мулата: весь шоколадный, а волосы и усы рыжие. Он доброжелательно улыбается. Я пытаюсь завязать разговор.
— Вот, условился с товарищем... Ферию хотел посмотреть...
— Ничего, она только в два начнется. Да и то можно не спешить: сначала не много продавцов будет. Самый разгар — часам к четырем.
— Да ведь хочется все увидеть — с начала и до конца. Когда еще выберусь...
— Выберетесь. Я столько раз уже бывал здесь, а еще раз посмотреть никогда не откажусь. Когда впервые сюда пришел — года полтора назад, потом никак следующей субботы дождаться не мог. И так до сих пор. Сам я из провинции Матансас. Родился в деревне.
— А что делаете в Гаване?
— Учусь. В университете.
— Я тоже — в Московском. А здесь пишу диплом.
— Я по акценту понял. У меня брат учится в Советском Союзе. В Ленинграде.
Несколько минут сидим молча. Тряхнув рыжей шевелюрой, мой собеседник принимает решение:
— Если ваш товарищ не придет, я смогу вам показать ферию. Только сначала — дело. Я там с одним мастером сговорился, он аппликации по коже делает.
— А кто они такие, эти мастера?
— Да разные люди. Рабочие, рыбаки, портные, скорняки, гончары... А в свободное время — да-да, именно в свободное — занимаются любимым ремеслом. Но ремесло это граничит с искусством. Берете меня в гиды?
— Беру! С великим удовольствием.
— Меня зовут Хесус.— Он протянул руку.— А тебя? Андрей? Значит, Андрес. Пошли.
Мы встали, и я, подумав, что Умберто придется ждать, пока я не насмотрюсь на ферию, оставил у бармена записку «для человека, который будет спрашивать «совьетико»: «Скоро приду. Обязательно дождись. Желаю прохладной погоды. Андрес».
От «Бодегита дель медио» до Кафедральной площади, где раскинулась ярмарка, несколько шагов. Улочка узенькая, покрыта брусчаткой, тротуары чисто символические. Типичный уголок старой Гаваны. Поперек мостовой меж двух чугунных тумб протянута цепь. Машин нет. Здание кафедрального собора впереди кажется ослепительно белым — даже глазам больно смотреть.
Людей на площади мало. В дальнем углу, в тени, несколько человек меланхолически потягивают «кронисадо» — напиток из дробленого льда, политого сиропом.
— Ну и где же ферия?
— Подожди. Скоро соберутся...
Возле ограды собора, на самом солнцепеке, высокий седой старик раскладывал на лотке витые розовые раковины, белые, словно сахарные, веточки кораллов, сушеных крабов, кривые акульи зубы. Извлек из сумки и бережно поставил чучело черепахи — в цилиндре и с тросточкой.
— А акульи зубы острые?
Старик достает листок бумаги и без усилия проводит по нему клыком. Листок распадается на две части.
Восхищенный, покупаю горсть зубов акулы, а Хесус уже тянет меня за рукав:
— Это не мастерство. Это для туристов, пойдем...
Солнце палит нещадно. Тени нет, только маленький кружок под ногами, отбрасываемый полями шляпы. Гаванцы все прибывают и прибывают на площадь. От розовых, голубых, зеленых, красных нарядов женщин рябит в глазах. Мужчины элегантны и подтянуты: светлые рубашки, темные брюки и высокие, туго зашнурованные ботинки. Это в такую-то жару! Но обычай есть обычай, и ни один истинный кубинец здесь не позволит себе и не простит другим какие-нибудь сандалеты или сабо.