Шрифт:
За кормой — 2000 миль
21 июня 1986 года из Беломорска вышел в плавание «Полярный Одиссей». Началась Беломорская комсомольско-молодежная экспедиция журнала «Вокруг света», приуроченная к его 125-летию и посвященная Международному году мира. На борту судна находились журналисты, рабочие, научные сотрудники, преподаватели из Москвы и Петрозаводска. Начальник экспедиции — Вадим Бурлак, капитан — Виктор Дмитриев.
«Полярный Одиссей» — бывшее рыболовецкое судно, восстановленное и отремонтированное энтузиастами
Какова была цель экспедиции? Если ответить коротко— знакомство с Беломорьем и его жителями. Причем знакомство обоюдное. Участники экспедиции рассказывали о журнале «Вокруг света», о его долгой истории и сегодняшних задачах; читали лекции о развернувшейся после XXVII съезда КПСС перестройке нашей жизни и миролюбивой внешней политике СССР; проводили митинги в защиту мира. Средства от прочитанных лекций перечислены в Советский фонд мира.
Жители Беломорья, в свою очередь, знакомили участников экспедиции с памятниками истории края, его древней культурой и обычаями, с революционными традициями своей земли; с экологией Белого моря и побережий, с проектом «Белое море», направленным на рациональное использование биологических ресурсов этого водоема; с сегодняшним бытом и промыслами поморов.
Во время экспедиции на полуострове Канин были найдены отдельные элементы поморского коча — самого распространенного до XVIII века на Белом море судна, точная конструкция которого неизвестна. Много интересного о мореплавании поморов рассказали старые корабельные мастера, научные сотрудники местных музеев.
1 августа «Полярный Одиссей» закончил плавание, встав у причалов Петрозаводска.
В этом номере мы публикуем первые материалы участников Беломорской экспедиции.
Атлас Чарской долины
Хлопнула дверца, мотор взревел, машина поползла дальше вверх, а я остался на узком карнизе дороги.
Подо мной медленно плыли облака, заполняя все пространство ущелья, как в половодье вода заполняет русло. Напротив вздымались склоны горы, по ним ползли струи тумана, обволакивая редкие лиственницы и каменные гряды.
Ущелье, над которым я стоял, выходило в горный коридор, тоже затопленный облаками до самого горизонта — до Чарской долины. Там, на дне Чарской долины, под мелким сеющим дождиком мокли сейчас бревенчатые стены и заборы райцентра Чара, а в десятке километров от него отливали стальным блеском рельсы БАМа. Но представить это было трудно: необозримая панорама горных вершин склоняла к мысли, что здесь свои масштабы, которые, казалось, никак не соотносятся с масштабами человеческой деятельности. И ощущение это смешивалось с чувством отдаленности и бесконечности.
...Несколько дней назад в поезде, тащившемся малой скоростью по бамовской одноколейке к станции Кунерма, мой сосед по купе, строивший эту дорогу, кивнул на окно: «Смотри, какое село!» Действительно, для глаза, уже привыкшего к новеньким бамовским поселкам, зрелище кряжистых изб, вытянувшихся вдоль реки, было непривычным.
— Это ведь чуть ли не единственное обжитое место, которое мы здесь встретили,— вспоминал попутчик.— Наше появление для жителей деревни было, наверно, как землетрясение. Представляешь, деды вот с такими бородами, как пацаны, по полдня выстаивали — смотрели, как работают наши машины. Спросишь, ну как, отцы, рады небось? А они: чему радоваться, рыбу нам распугаете, зверье разгоните. А жили-то как — не поверишь! Раз в год добиралась до них по реке баржа с товарами и продуктами. И все. В соседние поселки путь только по зимнику. Ни электричества, а тем более телевизоров — ничего этого не знали. Как в прошлом веке жили, честное слово!
Глядя, как вольно, свободно разбросаны по лугу избы, из каких темных могучих бревен сложены их стены, легко было представить вековую тишину над этим селом...
Но от того места до Чарской долины я добирался еще трое суток, от поселка к поселку — на вахтовках по притрассовым дорогам, на местных рабочих поездах и попутных тепловозах, а последние триста километров — на дрезине. Нитка БАМа, пробитая через горы, туманные ущелья и стремительные реки, через угрюмую красоту осенней лиственничной тайги, уводила все дальше и дальше — в заповедные просторы Сибири. И отсюда, с гор Кодарского хребта, даже то старинное село казалось уже очагом цивилизации. Здесь, в одном из самых глухих углов северного Забайкалья, только имена рек, гор и распадков говорили о том, что когда-то все же бывали в этих местах люди. Ведь дал же кто-то эти названия — Чара, Кодар, Удокан, Апсат, Наминга, Быйыки... А на многих названиях лежал явный отпечаток сегодняшнего дня, сегодняшней ситуации. Вот, скажем, ручей Угольный, текущий по дну этого ущелья. Горы, окружающие меня, стоят на угле, и это лишь недавно установили геологи. А по ту сторону Чарской долины высятся горы медные — крупнейшее в мире Удоканское месторождение меди.
Когда в 1949 году геолог Елизавета Бурова открыла здесь медь, а последующая разведка показала масштабы залежей, это стало событием главным образом для геологов. Но не для экономистов-практиков — слишком уж далеко находился тогда Удокан, не подступиться. По сути, второе открытие и удоканской меди, и кодарских углей, и множества других разведанных ранее месторождений в окрестностях Чарской долины началось со строительством БАМа. От общих прогнозов геологи перешли к детальному исследованию, готовя месторождения к близкому теперь освоению.
...Дорога все еще шла вверх, огибая гору. За очередным поворотом я услышал отдаленный стук бурового станка. Он усиливался с каждым моим шагом. Догадываюсь, это приступили к работе мои знакомые — попутчики по машине: бурильщик Петр Давыдов и его помощник Андрей Бобровский.
На буровой меня поразила... электроплита «Лысьва». Точно такая стоит в моей квартире. Но на этом сходство с привычным городским жильем, пожалуй, кончалось. Брусчатые стены вагончика, укрывающего станок и бурильщиков от мороза и непогоды, инструмент, развешанный на стенах, кожухи механизмов, коробка с сахаром на самодельном столике — все исходило мелкой дрожью от работающего станка. Давыдов стоял у станка, не отрывая глаз от круглой шкалы со стрелкой, Андрей же неторопливо возился в углу возле «Лысьвы», обкладывая сползающий от вибрации чайник тяжелыми гаечными ключами.
Чаепитие — обязательный ритуал всех кратких передышек на буровой. В сущности, бурильщики все время находятся на скважине, спускаясь с горы во временный поселок геологов лишь на ночевку.
— У нас вахтовый метод,— объясняет Андрей, расставляя кружки,— неделю работаем на буровой, неделю — дома, в Чаре.
Мы рассаживаемся вокруг шаткого столика, но мысли моих собеседников уже заняты начавшейся работой, и потому ответы их отрывисты, немногословны. «Мы оба местные,— говорит Давыдов,— в этих краях выросли, здесь и работаем... На буровых вообще-то недавно — четыре года после курсов бурильщиков. У меня это шестая скважина...»