Журнал «Вокруг Света» №02 за 1967 год
Шрифт:
А у меня в памяти прекрасные леоновские слова: «Когда стихнет военная непогода, и громадная победа озарит дымные развалины мира, и восстановится биение жизни в его перебитых артериях — лучшие площади наших городов будут украшены памятниками бессмертным»
Валерий Орлов, наш спец. корр.
Дорога Генриха Гейне
Мусорная вода около нашего парохода зашевелилась, будто кто-то сильно подул на мусор, и из-под него вылезла стальная серая черепаха — американская подводная лодка.
Лодка двинулась малым ходом к причалу. Она шла неуверенно, как слепая. Она слишком близко прошла около нашего парохода.
Пассажиры в испуге сбились к одному борту.
Тогда лодка вдруг взвыла и завизжала так зло и пронзительно, будто ей начисто отдавили хвост. Старый рыбак, ехавший с нами на остров Капри, плюнул в сторону лодки и сказал:
— Бешеная дура!
Лодка забурлила винтами и медленно втиснулась в строй таких же серых американских подводных лодок. Они тесно стояли у каменной стенки в Неаполитанском порту.
После этого наш маленький белый пароход — «алискаф» (так здесь зовут пароходы на подводных крыльях) — начал осторожно выбираться из порта.
Налево чернел замок Кастель-Нуово, за ним — остров Искья — родина красивых открыточных рыбачек, а впереди начали подыматься берега Капри.
Этот остров, сложенный из сиреневого гранита, нехотя выползал из воды, пока не стали обозначаться на его береговых скалах обсохшие водопады, илн, вернее, «цветопады», желтой бугенвиллеи.
Этот удивительный цветок привез в Европу с островов Тихого океана французский капитан Бугенвиль.
Следует с уважением относиться к памяти Бугенвиля. То был бескорыстный колониальный моряк. Он возил не золото, не жемчуг, не рабов, а нежные цветы, особенно не надеясь нажить себе на этих цветах состояние.
У меня давнишнее пристрастие к картографическому описанию разных мест земли. И в этом рассказе я тоже не могу уйти от картографии, в частности от разговора о географических названиях.
Иные названия пленяют своей красотой, иные вызывают отвращение — главным образом те, что были рождены человеческой глупостью, тщеславием или сентиментальностью.
Вы, возможно, встречались в своей многострадальной жизни с такими пошлыми названиями, как «долина грез», «храм воздуха» или «дворец бракосочетаний». Пошлость обладает могучим свойством проникать под самые крепкие черепные коробки и разрастаться в ядовитые лишаи. Чем дальше, тем больше пошлость затопляет землю мутными волнами.
Пошлость — удел недалеких и самодовольных людей.
На Капри я встретился с явлением, которое было не только пошлостью, но и оскорблением всему расстилавшемуся вокруг прекраснейшему миру. Дело тоже было в названии. Но в каком! Для этого нужно кое-что разъяснить.
Остров пересекала с востока на запад — от гавани Марина-Гранде до гавани Марина-Пиккола — выбитая в скалах дорога.
У этой дороги, кроме ее разнообразной красоты, были свойства самого приятного в мире заповедника. Заповедника не растений и редких минералов, а заповедника запахов — то густых, то свежих, как только что выпавший легкий весенний снег.
Эти запахи побеждали своей смолистой целебной силой все, что до тех пор встречалось на земле, побеждали, должно быть, даже мифические запахи рая. Если бы нам было дано хоть раз надышаться райским воздухом, то мы надолго унесли бы на своих губах радостную и жадную улыбку.
Только великий поэт, такой, как Гёте, мог описать этот воздух. Гёте сумел рассказать о том времени суток, когда «не пылит дорога, не дрожат листы», — иными словами, рассказать о всемирном молчании вечера, созданном для успокоения измученного человеческого сердца.
На этой дороге вы могли почувствовать себя Икаром. Вы могли мысленно проноситься в струях воздуха над блаженной страной. Вы могли остановиться на мгновение, чтобы дотронуться до слабо пахнущих листьев лимона, но тут же увидеть на обочине дороги отвратительную табличку — указатель с черной надписью колючими готическими буквами: «Дорога имени Круппа».
Дорога имени Круппа! Тогда гасло небо. Сжималось в комок беспомощное сердце.
Дорога имени Круппа! Одного из величайших убийц, фабриканта «стальной смерти», сносившей тысячи голов простым щелчком осколка. Крупп построил эту волшебную дорогу для своих прогулок — немецких филистерских «шпациров». Построил на свои нечистые деньги и в свою честь. Это было невыносимо, невозможно, цинично. Европа вся еще была в крови и гари после недавней войны. Бесноватый и взвинченный голос Гитлера как бы звучал еще на каждом повороте этой дороги.
И мне вдруг вспомнился встреченный на днях в ресторане на Марина-Пиккола грузный человек. Ему прислуживал веселый темноглазый мальчик Паскуале.
В глазах Паскуале я заметил в тот день страх и почтительную злобу. За столиком сидел, положив на скатерть сжатые жилистые кулаки, рыжий старик с лицом завоевателя.
Пальцы его были покрыты твердыми рыжими волосами. Фазанье перо, заткнутое за ленту его шляпы, дрожало от ветра. Старик все время сжимал и разжимал кулаки. Он, очевидно, сердился.
Внезапно он вырвал фазанье перо и выбросил его за окно.
Спутница старика — молоденькая женщина-итальянка, почти девочка, в коротких и сильно измятых лиловых шортах — вздрогнула и опустила глаза.
Ложечка с мороженым задрожала и забилась в ее руке. Старик сжал ее кисть своими косматыми пальцами и грубо осмотрелся вокруг, как единственный владетель этого синего мира и этой девчонки.
За дальним столиком засмеялся длинный негр, а я усмехнулся. Тогда старик ударил с размаху кулаком по столику, что-то пробормотал по-немецки, встал и, не дожидаясь своей спутницы и не оборачиваясь на нее, промаршировал военным шагом к выходу. Он был, видимо, взбешен.