Журнал «Вокруг Света» №03 за 1977 год
Шрифт:
— Ай, Тулайбаш! Ай, Круторогий! — восхищался Зейтун. — Не меньше трехсот килограммов весит, одни рога килограммов двадцать... Восемнадцать лет ему, не меньше.
Тут я увидел, что Тулайбаш не один. Вокруг скалы лежали и бродили другие туры, среди которых было немало великолепных рогачей.
Я стал считать, дошел до тридцати, сбился, начал снова.
— Пятьдесят, — сказал Зейтун. — Все утро считаю их.
И вдруг... Я не поверил своим глазам! Чуть выше скалы, между камнями, белело пятно! Я зажмурился. Взглянул снова, пятно не пропало. Мне
— Зейтун! — сказал я почему-то шепотом. — Глянь-ка повыше, между камнями...
Зейтун как-то странно глянул на меня и уставился в бинокль. «А что там?» — спросил он наконец.
— Женя, ну ты хоть видел? — взмолился я.
— Вот подойти бы на полкилометра, — сказал Монин голосом отпетого браконьера, — я бы его точно снял. Какой кадр лежит!
— Трудно подойти, — отозвался Зейтун. — Вон до того лесочка можно, а дальше прятаться негде.
— Пошли, — скомандовал фотокорреспондент, навинчивая на камеру чуть не метровую трубу телеобъектива.
Лесок, отлично видимый в восьмикратный бинокль, оказался очень далеким. И вообще, совершенно непонятно, как он вырос тут, у границы снегов, где не растет даже карликовая ива. Лес состоял из низеньких, невероятно изогнутых и, по-видимому, очень старых сосен. Росли они прямо на осыпи, на громоздящихся камнях, покрытых мягким ковром мхов, подушками стелющегося можжевельника. Раздвигая свисающие с сучьев зеленые бороды лишайников, мы подошли к краю леса и снова взялись за бинокли.
— Далеко, — сказал Женя.
Белого пятна между камнями не было. «Неужели почудилось, — думал я, — если это снег, он бы и сейчас там лежал...»
— Вот что. Ветер на нас, — сказал Зейтун. — Пойдем сколько сможем, хорошо бы до тех камней.
До камней мы дошли. Тут Зейтун лег и дал нам знак приготовиться. Женя выставил из-за камня черный ствол фоторужья. Он успел щелкнуть два или три раза, когда раздались странные звуки. Словно кто-то протяжно дунул в свирель, рассеянно пробежав пальцами по клапанам...
При первых же звуках туры замерли, как бы растворившись среди желтых скал. Тулайбаш вскочил, точно подброшенный пружиной. Казалось, он звенел от напряжения и тревоги.
Свирели запели громче.
— Все, — громко сказал Зейтун, — улары!
Раздался резкий свист, и туры розовым облаком снялись со скал. Снялись, как стая больших птиц. Прыжки их казались медленными, как взмахи крыльев.
И опять мне почудилось, будто между скал мелькнуло что-то белое...
— Кто свистел?
Зейтун рассмеялся.
— Он свистел, Тулайбаш, такой у них знак тревоги.
— А эти... свирели?
— Улары. Горные индейки. Они всегда тут, рядом с турами. Улары — глаза и уши туров, попробуй подберись. — Зейтун оживился. — Ну, видали, как бегут! Как птицы, точно? Знаете, почему им легко бегать? У них копыто по краю твердое, костяное, а снизу мягкое, как у собаки.
Мы подошли к скале, на которой еще недавно лежал Тулайбаш. За скалой начинался глубокий каньон. На снегу были хорошо видны следы ушедшего стада.
— Осторожно, — строго сказал Зейтун, когда мы вышли на снежник, — поскользнешься, пойдешь вниз без остановки.
Я оглянулся и увидел, на какой высоте мы очутились. Прямо под нами, нависая, поднималась громада Тютю-Баши. На двух ее вершинах сияли на солнце снежные флаги. У самого подножия Тютю-Баши начиналась тонкая нитка реки.
Снег был твердым и сыпучим, блестящая ледяная крупа. Турья тропа вела к леднику.
— Там, где туры ходят, человек тоже пройдет, — рассудил Зейтун. — Это, когда они бегут, могут по любой скале забраться, а так, когда спокойно, самый безопасный путь выбирают...
Тропа была такая, что на ней не всегда умещались подошвы ботинок. К тому же было много прошлогодней, скользкой, как мыло, травы, за которую я помимо воли хватался, хотя и знал, что этого делать не следует, трава — ненадежна. На камнях росли камнеломки, похожие на маленькие моховые кочки, покрытые мельчайшими желтыми цветами; мохнатая, как ночные бабочки, сон-трава и горечавка, что синее горного неба в зените. С какой-то последней жалостью вглядывался я в эти былинки, прилепившиеся к камням, и мне казалось, что запоминаю их на всю жизнь. Но опасные места кончались, и я забывал страх и жалость к этим бесприютным растениям...
Туры шли впереди нас. Это было видно по следам и клочкам шерсти. И вдруг мы увидели их почти на самой вершине гребня. Они стояли на фоне неба и, склонна рогатые головы, наблюдали за нами. С гудением, прыгая от стены к стене, пролетел камень. За ним второй.
— Старики говорят, что туры всегда пускают камни на охотников. Поднимутся выше и пускают, — сказал Зейтун.
— Сейчас перейдут гребень — и нет туров...
— Пусть уходят, — отозвался Зейтун спокойно, — каши останутся. Это другое стадо.
Мы шли час или два, а может, и больше, и я постепенно утратил чувство времени. Мы перебрались через несколько каньонов и снежников, но туров нигде не было. Только черные альпийские галки мельтешили над склонами. Их резкие крики были сродни звуку, что издают два камня, если их стукнуть друг о друга. Чуть выше нас изредка дули в свои свирели невидимые улары; то появляясь, то исчезая за скалами, кружила очень большая светло-коричневая птица, которую Зейтун называл орлом, а Монин — грифом. Казалось, что все живое вокруг знало о нашем приближении. Видимо, я здорово устал, потому что наша затянувшаяся погоня показалась мне бессмысленной.
Но вдруг Зейтун прилег за камень и показал: осторожно!
Великолепная панорама открывалась отсюда. Гребень резко уходил вправо, открывая всю вершину Тютю-Баши и ледник с бутылочно-зелеными стенами ледопада. Впереди и чуть ниже нас лежал небольшой каньон, на дне которого белел язык снежника, и островком торчала группа скал. На скалах, настороженно оглядываясь, столпилось стадо. Наверное, Тулайбаш все еще не решил, как двигаться дальше. Перейти ли снежник и уходить в Адыр-су или вернуться назад, так как преследователи уже давно не показывались.