Журнал «Вокруг Света» №03 за 1986 год
Шрифт:
Я внимательно осмотрел лист, который он положил на мою ладонь с каким-то благоговением. Единственная его особенность — рисунок в центре, в точности повторяющий внешний контур. Я понюхал его. Ничего примечательного. Потом спросил:
— Как он называется?
— Кока.
Я перевернул лист на ладони, вспомнив об одолевающих меня сомнениях.
— Он что, дает мудрость?
Индеец пожал плечами. Мой вопрос показался ему наивным.
— Мудрость здесь, — сказал он, положив руку на сердце.
— А не здесь? — постучал я пальцем
Индеец не ответил. Он продолжал прижимать руку к груди.
— Съешь этот лист, — сказал он.
— Съем, — пообещал я. — Но что он дает?
— Это ты сам увидишь. Но съешь его. Хороший лист.
— Лучше, чем табак?
— Его ни с чем нельзя сравнить. Его едят боги.
Он пожелал мне доброй ночи, резко взмахнув рукой — это было похоже на благословение и проклятие одновременно. Я смотрел, как он идет по палубе. У каюты Уота он остановился.
— Гуоттарол пришел за золотом, — сказал он почти с нежностью. — То, что я дал ему, лучше золота. Это пища самого Золотого Человека.
Он ушел прежде, чем я сообразил, что ответить.
Сейчас, когда я пишу эти слова, я жую лист коки. На вкус он резкий, горький, во рту остается ощущение чего-то несвежего. Рот мой одеревенел. Десны — когда проводишь по ним языком — сухие и оставляют привкус солонины. Больше ничего особенного я не заметил. Если это пища богов, то можно считать доказанным, что я всего лишь смертный человек. Впрочем, мне это доказывать не надо.
21 марта
Моя «Судьба» стоит теперь на якоре у Сент-Киттса.
Неужели подействовал лист? Не думаю, хотя, как учил меня индеец, я съел его весь и проглотил горький сок до последней капли.
Какой-то эффект был, но описать его трудно. Я не спал целые сутки. И испытал ощущение, которое могу описать как постепенное обострение зрения, прояснение разума — если угодно, очищение мозга. И в конце концов обнаружил в себе жажду действия. Но лист здесь ни при чем. Эта жажда уже жила во мне.
Сегодня утром я написал длинное письмо моему другу государственному секретарю Ральфу Уинвуду. Завтра мне предстоит испытание потруднее — написать письмо жене. Эти письма я собираюсь отправить в Англию вместе со шхуной «Паж» под командованием капитана Джеймса Баркера; мой племянник Джордж поплывет с ними и присмотрит за порядком. Следом за «Пажем» я отправлю домой фрегат «Гром». Заботам сэра Уорэма Сент-Леджера, больного капитана корабля, будут поручены такие же больные и изможденные люди, как и он сам. Я собираюсь избавить экспедицию от тех, кто больше других страдает от лихорадки.
Ральфу Уинвуду я подробно описал наше плавание и предпринятые мною действия. Извинился за то, что возвращаюсь домой без обещанного золота.
Возвращаюсь домой...
Домой — это значит на верную смерть.
22 марта
Сегодня вечером я снова собрал оставшихся капитанов отужинать на борту «Судьбы». Напротив меня, за столом, накрытым добротной белой скатертью, сидело только четверо: Сэмюэл Кинг, Роджер Норт,
Я объявил им свое решение: плывем к Ньюфаундленду, а оттуда домой. Я объяснил, что этот путь предпочтителен по нескольким причинам. Во-первых, как известно из писем, найденных в Сан-Томе, где-то неподалеку находится испанский флот, посланный, чтобы захватить меня в плен. Если мы поплывем в Виргинию или сразу в Англию, то рискуем повстречаться с ним — а сил и решимости для такой встречи у нас маловато. Во-вторых, стоянка у Ньюфаундленда позволит нам хорошо подремонтировать корабли и пополнить наши запасы. За провиант мы сможем расплатиться гвианским табаком.
Когда я кончил говорить, наступила тишина.
Затем Сэм Кинг сказал:
— Я согласен с этим планом.
И снова тишина. Долгая тишина. Мне почудилось, что я слышу шелест лунного света на крыше моей каюты. То был, конечно, тихий нестройный шум дождя. Я прислушивался к нему, ибо трое других капитанов ничего не говорили.
Они избегали смотреть мне в глаза, каждый пробормотал пару отрывистых неискренних слов одобрения.
23 марта
Я изучаю карты и таблицы.
От Сент-Киттса до Ньюфаундленда около двух с половиной тысяч миль. При благоприятном ветре, если в среднем проходить восемьдесят миль в сутки, до Ньюфаундленда можно добраться за тридцать один день.
Ньюфаундленд. Это слово преследует меня как наваждение. Оно придает старым мозгам новые силы. Я с нетерпением жду прибытия туда. Ледяные соборы и искристые моря. Их холод наконец-то избавит меня от лихорадки.
24 марта
Теперь у нас осталось только два корабля.
Признаюсь, это меня не очень удивило. Прошлой ночью сбежали «Ясон», «Саутгемптон» и «Звезда». Паркер, Норт и сэр Джон Ферн дезертировали вместе со своими солдатами и моряками.
Рядом с «Судьбой» у Сент-Киттса остался только «Храбрец».
«Храбрец» — лондонский фрегат водоизмещением 160 тонн с семнадцатью орудийными стволами. Штурманом на нем Томас Пай, а капитаном — мой верный друг Сэмюэл Кинг.
Среди моих людей прошел слух, что Паркер, Норт и Ферн не собираются присоединяться к тем, кто бежал раньше. Говорят, что участи пиратов они предпочли возвращение домой. Может, домой, а может, и нет. Они решили ослушаться своего адмирала и пуститься в плавание по морям на свой страх и риск. Значит, они ничем не лучше мятежников.
25 марта
Мы отплыли от Сент-Киттса в шесть часов утра; вокруг носились белые птицы, небо было ясным, море — гладким как свежевыкошенная лужайка, в меру сильный юго-восточный ветер надувал паруса,
Я отдал индейцу каюту Уота. Она пустовала, и раз уж он отказался жить в каюте Кеймиса, другого выхода не было. Он воспринял такую честь не без удовольствия и сейчас отдыхает в своем новом обиталище. Теперь я по крайней мере спокоен, что среди ночи он не свалится за борт со своего самодельного ложа на бушприте.