Журнал «Вокруг Света» №05 за 1984 год
Шрифт:
— А ну повернись, сынок,— сказал Медведев и, отстегнув клапан парашюта, еще раз проверил каждую шпильку. Он закрыл предохранительный клапан, защелкнул кнопки и повернулся ко мне спиной.— Проверь-ка теперь мой. Как, порядок? Тогда пошли.
Неуклюже переваливаясь, мы двинулись к зияющему прямоугольнику грузовой двери. У края я остановился, нащупал опору для правой ноги и взялся за красное вытяжное кольцо. Но меховая перчатка оказалась толстой, неудобной. Не раздумывая, я стащил ее зубами, затолкал поглубже за борт куртки и снова ухватился за кольцо. Холод стылого металла обжег ладонь, но я лишь сильнее стиснул пальцы. Я чувствовал себя словно перед штыковой атакой...
Внизу — сплошные ледяные поля. Они кажутся ровными. Но я знаю — это впечатление обманчиво. Просто солнце скрылось за облаками, и торосы, бугры, заструги не отбрасывают теней. Местами ветер сдул снег и обнажил голубые и зеленые пятна льда. Высота шестьсот метров, а до льда, кажется, рукой подать. Даже не по себе становится.
«Ту-ту-ту!» — завыла сирена. Это команда — «пошел». Прижав запасной парашют к животу, сильно отталкиваюсь ногой и проваливаюсь в пустоту.
— Двадцать один, двадцать два, двадцать три,— отсчитываю вслух заветные секунды свободного полета, но, чувствуя, что тороплюсь, досчитываю:— Двадцать четыре, двадцать пять...
Что есть силы дергаю кольцо. Повернув голову, вижу через плечо, как стремительно убегают вверх пучки строп, а купол вытягивается длинной пестрой колбасой. Вот он наполняется воздухом, гулко хлопает и превращается в живую сферу,— то сжимаясь, то расправляясь, они словно лихорадочно дышит. Меня швырнуло вверх, качнуло вправо, влево — и тут я ощутил, что как будто неподвижно вишу в пространстве. После грома моторов, свиста ветра — полная тишина и чувство спокойствия, словно где-то внутри меня расправилась сжатая пружина. Я с наслаждением вдыхал морозный воздух...
Преодолев минутную расслабленность, огляделся по сторонам. Самолет удалялся, оставляя за собой бледную дорожку инверсии. Неторопливо плыли подсвеченные солнцем облака. Внизу, насколько хватало глаз, простирались снежные поля. Ровные, девственно-белые, искореженные подвижками, похожие на бесчисленные многоугольники, окантованные черными полосками открытой воды. Высота уменьшалась, и я уже ясно различал гряды торосов, похожих на аккуратные кучки сахарных кубиков. С юга на север («А ведь, наверное, здесь везде юг»,— подумал я) тянулось к горизонту широкое разводье. Оно напоминало асфальтовое шоссе, пролегшее среди заснеженных полей.
Метров на тридцать ниже меня опускался Медведев. Его раскачивало как на качелях, и он тянул стропы то справа, то слева, пытаясь погасить болтанку. Это ему удалось не без труда.
— Андре-ей! — заорал я что есть силы.— Ура! — и, сорвав меховой шлем, закрутил его над головой, не в силах сдержать охватившее меня радостное возбуждение.
Медведев в ответ замахал рукой, а потом, ткнув пальцем в запаску, крикнул:
— Запасной открывай! Давай открывай запасной!
Я свел ноги, подогнул их под себя и, придерживая левой рукой клапаны ранца, выдернул кольцо. Клапаны раскрылись, обнажив кипу алого шелка. Я быстро пропустил кисть руки между ранцем и куполом и, сжав его, напрягся и что есть силы отбросил от себя в сторону. Но купол, не поймав ветер, свалился вниз и повис бесформенной тряпкой. Чтобы он быстрее раскрылся, пришлось вытащить стропы из ранца и рывками натягивать их на себя. Помогло. Порыв ветра подхватил полотнище, оно затрепетало, наполнилось воздухом и вдруг раскрылось гигантским трепещущим маком на бледно-голубом фоне арктического неба. До «земли» оставалось не более сотни метров. Меня несло прямо на торосы. Даже сверху торосы имели довольно грозный вид.
Я понимал, что мне несдобровать, если я угожу в этот хаос ледяных обломков. Надо во что бы то ни стало замедлить спуск. Память подсказала: надо уменьшить угол развала между главным и запасным парашютом. Ухватив за внутренние свободные концы запаски, потянул их на себя, стараясь как можно ближе свести купола. Напрягая последние силы, я с трудом удерживал парашюты в таком положении.
Скорость снижения немного замедлилась, но это уже не могло мне помочь. Гряда торосов, ощетинившись голубыми ребрами глыб, неслась навстречу. Я затаил дыхание в ожидании удара. И тут сильный порыв ветра подхватил меня и легко перенес через ледяное месиво. Чиркнув подошвами унтов по гребню, я шлепнулся в центр небольшой площадки и по шею провалился в сугроб. Мягкий снег залепил лицо, набился за воротник куртки, в рукава, за голенища унтов. Выбравшись из сугроба, тяжело дыша, я попытался раскрыть грудную перемычку, но тугая пружина карабина не поддавалась задеревеневшим от напряжения пальцам. Тогда я лег на спину, раскинул руки и закрыл глаза. Обострившимся слухом уловил, что неподалеку возится с парашютами Медведев. Слышал, как пробирается ко мне, увязая в глубоком снегу.
— Вставай, лежебока,—услышал над головой голос Петровича.— Радикулит наживешь.
— Так это же будет особый, полюсный,— сказал я, неторопливо поднимаясь на ноги.
Вдруг Медведев схватил меня в охапку, и мы начали тискать друг друга, крича что-то несуразное, пока не повалились, обессиленные, на снег.
— Все, Андрей, кончай. Надо делом заняться.
Я вытащил из-под куртки фотоаппарат и, несмотря на чертыхания Медведева, заставил его достать парашюты из сумки, снова надеть на себя подвесную систему, распустить купол по снегу. Щелкнув десяток кадров, передал аппарат Медведеву и, придав себе «боевой вид», застыл перед объективом старенького ФЭДа.
Увлекшись фотографированием, мы на некоторое время забыли, где находимся. Об этом напомнил зловещий треск льда и зашевелившиеся глыбы торосов. Не теряя времени, взвалив сумки с парашютами на спину, вскарабкались на гребень вала. На фоне бескрайнего, гладкого как стол ледяного поля, присыпанного снежком, четко рисовался зеленый силуэт самолета.
Мы спустились вниз, и пока Андрей Петрович, мурлыкая популярную летную песенку «Летят утки», запихивал что-то в сумку, я поставил друг на друга три плоские ледяные плитки, накрыл их белым вафельным полотенцем, достал из сумки небольшую плоскую флягу, две мензурки для приема лекарств, плитку шоколада и пачку галет.
— Прошу к столу, уважаемый Андрей Петрович!
Медведев повернулся и даже крякнул от удовольствия.
— Ну доктор, молоток! А я уж решил, что без праздничного банкета обойдемся.
Мы наполнили мензурки. С праздником. С Победой. С полюсом. Крепко обнялись. Это было девятого мая 1949 года.
Виталий Волович, доктор медицинских наук
Пуми пасет отару
Школа для пуми
Ч апик был щенком венгерской овчарки, или, как еще называют собак этой породы,— пуми. Родился он в Казахстане, под Алма-Атой, в опытно-показательном хозяйстве имени Мынбаева Казахского научно-исследовательского технологического института овцеводства. При институте есть питомник пастушьего собаководства, и разводят в нем, среди других пород,— пуми.
Первым, кого увидел Чапик из незнакомых ему животных, была тонкорунная овца. Видимо, она показалась щенку громадным зверем. Этот зверь смотрел на Чапика не моргая, и Чапик сначала попятился, а потом бросился наутек. Тут-то его и поймала щенятница Любовь Степановна Шрейн.