Журнал «Вокруг Света» №05 за 2008 год
Шрифт:
Иерусалимские картинки
Несколько особенностей отличают нашу страну от всех остальных. И главная — это резервистская служба мужчин на протяжении чуть ли не всей активной их гражданской жизни. Ты можешь быть врачом, ученым, музыкантом, бизнесменом — даже миллионером! — но раз в году ты получаешь повестку, надеваешь форму, берешь оружие и исполняешь мужской солдатский долг. Можете вообразить, какое количество смешных и даже гротескных ситуаций порождает — на общем драматическом фоне! — эта наша государственная особенность.
Да, в этой пестрой стране основной фон декораций — защитного
Три резервиста, отпущенные на субботу, лежат на весенней травке в Саду Роз, неподалеку от Кнессета. На газете перед ними — остатки только что съеденного солдатского пайка — банки из-под тушенки, скорлупки от яиц. Они лежат, беседуют — о чем могут беседовать сорокапятилетние отцы семейств? — о расходах на свадьбу дочери, о банковских ссудах, о растущих ценах на бензин…
На дорожке появляется группа туристов явно из России — паломники, все в крестах, бороды лопатой… Проходя, неодобрительно смотрят на солдат, и один говорит громко: «У-у! Лежат, загорают, агрессоры сионистские, убийцы, людоеды!»
Один из резервистов приподнимается на локте и говорит по-русски лениво и доброжелательно:
— Да вы не бойтесь, проходите. Мы уже предыдущей группой туристов пообедали…
*
Молодой человек лет двадцати пяти, классный системный программист, вальяжный увалень, гурман, эпикуреец. Когда рассказывает что-то или рассуждает, поднимает плутовские глаза к небу и спрашивает:
— Правда, Господи?
И сам себе отвечает, поглаживая себя по макушке:
— Правда, Боренька!
Как-то летом призывается на очередную резервистскую службу.
В один из дней этого срока ему дали увольнительную, он поехал к приятельнице в Тель-Авив, и там до двух часов ночи они отплясывали на дискотеке. После чего слегка поссорились, подружка уехала ночевать к бывшему приятелю, а ему выдала ключи от своего дома.
Он приехал к ней на квартиру ночью, разделся догола (стояла страшная жара, обычная для этого времени года) и завалился спать.
Проснувшись наутро, не обнаружил в квартире ни одной детали своего туалета. Куда-то исчезла вся одежда, от трусов и носков до галстука. Это было тем более странно, что портмоне и ключи от машины лежали на столе в целости и сохранности. Ничего не понимая, он принялся бродить по квартире.
Ария голого гостя.
Но увольнительная заканчивалась и хочешь не хочешь, а надо было возвращаться в часть. К тому же машину свою он за неимением места припарковал квартала за два от дома. Делать нечего: он принял душ, открыл дверцы шкафа, подыскал свободный цветастый халатик, сунул ноги в шлепанцы и вышел на улицу. И пошел к своей машине.
У нас вообще-то по улицам самые разные люди разгуливают, да и общий карнавальный средиземноморский настрой позволяет часто «распустить» галстук… Так что прохожие могли и не обратить внимания на это чучело. Остановил его армейский патруль. Уж как-то совсем странно выглядела бородатая вальяжная дамочка в шлепанцах на босу ногу сорок пятого размера.
И тут патруль выясняет, что перед ними — офицер Армии обороны Израиля…
Ребята остолбенели. Он объясняет им ситуацию. Патруль недееспособен уже не только к патрулированию — к твердому стоянию на ногах. Они валятся наземь от хохота. Наконец, придя в себя, — тут надо оценить демократизм армейских наших нравов, — ребята сажают страдальца в машину и довозят до его собственного транспорта. А там уж он пересаживается в чем стоит в свой автомобиль и едет в часть.
Как и сколько раз его в пути останавливает дорожная полиция — я не берусь вообразить.
Так, собственно говоря, куда подевалась одежда?
Конечно, это была шутка его приятельницы. Она явилась утром к себе на квартиру, увидела спящего гостя и унесла одежду.
А я представляю только, как в части он объясняет начальству все обстоятельства дела, поднимая глаза к небу в поисках высочайшего подтверждения:
— Правда, Господи?
— Правда, Боренька!
*
А эта женщина — маленькая, худенькая, повязана платочком, как в рязанских селах, — во время войны работала в Ташкенте нянечкой в госпитале. Выходила одного тяжело раненного, вышла за него замуж. Он оказался польским евреем. Тихий ласковый человек. Когда Сталин разрешил польским евреям возвратиться в Польшу, она взъерепенилась, пришла к матери, говорит: не поеду ни в какую его Польшу, разведусь с ним.
А мать ей: — Нет уж! Ты замуж за его выходила, знала, что он пoляк? Вот теперь и езжай за им в его Польшу. Куда муж, туда и жена. Ты нитка, он иголка.
И они уехали в Польшу. А когда через несколько лет там поднялась антисемитская волна и их сына поляки избили, велосипед его поломали, надумал ее муж уезжать в Израиль. Она — на дыбы. Приехала в гости в Ташкент, к матери. Говорит — не поеду я ни в какой его Израиль. Вернусь сюда. А мать ей — еще чего! Ты замуж за его выходила, знала, что он — жид? Вот теперь езжай за им в его Жидовию.
И они приехали в Израиль в 58-м году. Прямо в приграничный северный Кирьят-Шмоне, захолустье проклятое. Он подметал автобусную станцию, она что-то где-то мыла, жили в бараке, вокруг на севере взрывы, зимой дожди, грязь, воды нет… Это из Варшавы-то, а?! Он по ночам плакал. Говорил — покончу с собой, не вынесу, — куда я семью завез!
Ну, потом все потихоньку наладилось. Годы шли, он нашел работу в Иерусалиме, переехали.
А когда дети выросли, дочь надумала замуж выходить, встал вопрос: как же мать под свадебный балдахин, под хупу, войти сможет, ведь нельзя ей, нееврейке?
Она рассказывает:
— Я стала екзамен этот сдавать, на еврейство, и уж они меня гонялигоняли, никак в еврейство не хотят пускать. А свадьба дочери на носу, и я, значить, под хупой стоять никак не вправе. Ох, я взъярилась: — А ну, говорю, позовите моего мужа и заставьте-ка его ответить на все те вопросы, чем вы меня мучаете. Если он не ответит, то вы вот не смеете меня попрать!
Словом, выписали мне огромное такое свидетельство, красивое, диплом прямо картонный, тисненый, с золотом!.. Ну, купила я платье новое. Туфли на каблуках. Еле влезла в эти туфли. Стою, качаюсь. Сумку тоже новую купила, красивую. Только беда — диплом в сумку не лезет, а я его непременно с собой взять хотела — вдруг станут перед хупой проверять меня. Так я что надумала — привязала его ленточкой к сумке, так и пошла, и гордо под балдахином стояла — пусть знают, что я право имею!