Журнал «Вокруг Света» №06 за 1981 год
Шрифт:
— Айда, начальник! Давай догонять солнце!
Но Малышев сначала проверил ящик с семенами женьшеня, инструмент, сложенный в бричку, и лишь потом шагнул к всхрапнувшему иноходцу. Полутропа-полудорога петляла меж серых, словно отлитых из олова стволов бука, шла вдоль реки. Через час в медленном кружении тропы глянула за деревьями поляна с темными, высокими грядами и кучами лиственного перегноя. Рядом солнечно светилась свежеоструганными досками сторожка Юнуса: женьшень— корень дорогой, редкий, без охраны нельзя...
В 1952 году вызвали Малышева из Приокско-Террасного заповедника в Москву и предложили заняться опытным разведением женьшеня. Потом была полуторамесячная поездка по Кавказу и Закавказью, и вот наконец он здесь, в Теберде, чтобы начать первые опыты. В Тебердинском заповеднике ему довелось работать еще до войны, «поднимал» некоторые виды культурных растений высоко в горы, так что местные почвы и климат он в общем-то знал. Но
У женьшеня снаружи только тонкая кожура, которую легко повредить.
Прочность и упругость корни получают за счет клеточного сока — тургора. Если вовремя не обработать поврежденный участок, хлынут внутрь клеток ядовитым потоком грибки, бактерии — и «сгорит» таинственный «корень жизни», потеряет свою целительную силу. Случается и так: утратив нарядный стебель и листья, которыми корень как бы откупается от болезни, женьшень замирает, погружается в сон. Длится такой сон у дикорастущих корней годы.
Есть и еще одна особенность у женьшеня — способность перемещать свой корень. Случись год теплым, а почвы тяжелыми, поднатужится корень, напряжет сокращающиеся кольца и двинет свое главное сокровище — почку, из которой родится новый побег,— вверх, поближе к воздуху и свету. А навалится осень ранними метелями, стылыми морозами, пронизывая легкий суглинок до «самых, костей», до пластов гранитных,— снова охранительно напряжётся корень, вжимая себя глубже в толщу почвы.
Не эта ли редкая способность женьшеня послужила пищей для многих легенд? По одной из них женьшень зародился от молнии. Ударит огненный клин в студеную воду горного источника, разворотит дно — и уйдет вода подземными темными коридорами, а на том месте вырастет женьшень, который таит в себе силу небесного огня. По-разному объясняла молва и происхождение женьшеня. По одним поверьям, корню дал жизнь мальчик-оборотень, по другим — он сын тигра и красной сосны. На Востоке верили, что женьшень может превращаться в дикого зверя и даже в человека. Самым старым корням-самородкам, найденным в Уссурийской тайге, давали собственные имена, как крупным алмазам. В свое время их называли красиво и звучно: «Великий отшельник», «Император», «Уссурийский старец». Но тайга скупо дарила подобные находки. Такие корни попадались не чаще одного, раза, в тридцать-пятьдесят лет...
С первым весенним теплом на корнях женьшеня образуются крохотные сезонные корешки, и вся дальнейшая судьба растения на целый год теперь зависит от них. В этих корешках его сила, но в них и его слабость, потому что корешки особенно чувствительны к изменению внешних условий. Пройдет сильный ливень или вдруг поднимутся грунтовые воды — корешки «захлебнутся», погибнут, съеденные гнилью, а прохватит почву теплым летним ветром — опять беда: засохнут, они, отомрут, а вслед за ними быстро увянут, опадут стебли и листья. Почвы женьшень выбирает бурые, горно-лесные, богатые перегноем, где легкий суглинок лежит на жесткой подушке гранитов и потому легко пропускает влагу. Температуры почвы и воздуха днем и ночью, зимой и летом должны «держаться друг за друга» на ртутной шкале. Иными словами, ему нужен умеренный, приморский тип климата с прохладным, достаточно влажным летом. К тому же женьшень прихотлив к свету. Если его мало, он хиреет, если много, может погибнуть — потоки прямого солнечного света его угнетают. Немногочисленные поры-устьица, расположенные на нижней стороне листьев, не в состоянии регулировать температурный режим и испарять влагу. Есть и еще одна особенность у женьшеня. Его семена, как бы помня все превратности судьбы древнего корня, сначала росшего в душной чащобе лесов, а потом противостоявшего ледяному прессу эпохи оледенения, дают всходы лишь через 18—22 месяца, то есть по истечении двух зим. В семени женьшеня очень мал зародыш, и растет он медленно. Чтобы ускорить его рост, надо как бы воспроизвести в сокращенном виде, перелистать страницы «биографии» растения. Для этого семена смешивают с влажным песком и четыре месяца выдерживают при температуре плюс 18—20 градусов по Цельсию — это так называемая теплая стратификация. А минует этот срок — начнется пора «оледенения»: семена содержать при плюс 1—3 градусах — холодная стратификация. Лишь после такой подготовки семена будут готовы к посеву...
Малышеву предстояло с ювелирной точностью высчитать, отмерить и дать женьшеню нужное количества света, тени, воды, тепла и питательных веществ. А для этого надо было прежде всего отыскать участок, на котором, как в фокусе, сконцентрировались бы все необходимые условия. Но как его выбрать, найти на огромной территории заповедника? И после тщательного изучения литературы начались поиски, проложившие тропу к первому участку... и первым сомнениям.
Привязав лошадей и разгрузив подводу, путники на минуту присели. «Посидим, что ли, перед дорогой, не знаю, куда она нас приведет!» — пошутил Малышев и, встав, сжал в горсти землю. Почва не склеилась в ком, но и не рассыпалась — влаги в самый раз. Юнус принес лопату, грабли, посевную доску, утыканную колышками, и началась работа, какой не знали, не видели на тысячи километров вокруг: начался сев женьшеня. Юнус, примерившись, накрывал грядку доской, оставляя на мягкой, словно взбитой земле четкие, ружейно-чернеющие глазки лунок. Малышев осторожно доставал из ящика с влажным песком семя с бледной каплей проклюнувшегося ростка, передавал Салимат, которая, пустив с ладони в лунку пороховую струйку молотого перегноя, опускала туда семя корешком вниз. И снова текла темная струйка, укрывая росток. Наконец горсть просеянной лесной земли наполняла до краев лунку, ровняя ее с поверхностью грядки. Каждый раз, подходя к новой грядке, Салимат наклонялась над ней и, быстро коснувшись ладонью лба, что-то шептала.
— Что это она? — не понял Малышев.
— А, пустое дело, понимаешь,— усмехнулся Юнус. — Просит землю не сердиться, принять семена, быть им матерью. Совсем глупая женщина!
Но когда последнее семя исчезло в земле, Юнус взбил за оградой ворох прошлогодних листьев и, чиркнув спичкой, обронил огненную стружку. Скоро белый, как туман, дым повис над плантацией.
— Ты что? Забыл, что мы в заповеднике? — нахмурился Малышев. Юнус смущенно погладил бороду:
— Чтоб шайтан, понимаешь, близко не ходил, по кустам не прятался! Тогда твой корень будет совсем здоровым!
Но его предсказание не сбылось, хотя, как и положено, пробили через четыре недели влажный суглинок и победно закачались над темными полосами гряд зеленые трехдольные листки-перволетки. Однако, поднявшись на пол-ладони над грядками, они начали тускнеть, гаснуть, траурно свисая с вялых стеблей.
Малышев знал, что женьшень поспешно вянет при отсутствии любого из «тысячи и одного» необходимого условия. Но какого именно? «Простучали» гряды, осмотрели листья и стебли — повреждений как будто нет. Осторожно развернули черный пласт почвы, глянули на корни, а белая бахромка сезонных корешков на них уже съежилась, пообносилась. Малышев, чувствуя, как тихо заныло сердце, вдруг захватил землю в кулак, стиснул, но ком тут же разжался, рассыпался по ладони. Так и есть — мало влаги! Но воду лили точно по инструкции: одно ведро на квадратный метр. А если инструкция ошибочна? Составлялась-то она на Дальнем Востоке, в Приморском крае. Там условия чем-то похожи, но ведь не копия же кавказских...
Водный «паек» увеличили, но вода все равно уходила, словно текла сквозь пальцы. И тут Малышева осенило: угол склона! По инструкции быть ему должно от 10 до 15 градусов. Но то на дальневосточных плантациях, где почвы более густые, вязкие и вода крепче держится за пласт. А здесь почвы легче, «прозрачнее». Потому вода и скатывается, соскальзывает при такой крутизне пласта, как ведро с намыленной лавки, И тратиться здесь на воду, все равно что лить ее в решето — обязательно уйдет. Так каким же должен быть угол склона? Этого никто не знал. Надо было искать. И потому однажды сняли ограду, поставили сторожку Юнуса на полозья, и старенький трактор, повесив дымные кольца в утреннем голубоватом воздухе, двинулся с ней на новое место. Так появился второй участок, за ним третий... А следующий эпизод снова поставил под сомнение непререкаемость инструкции.
...Все чаще, все настойчивее начинала бить утреннюю зорю мартовская капель, но потом замолчала, стихла. Зато Теберда с каждым днем все громче ворочалась среди каменистых, с галечниковыми косами берегов, кипела, набирала силу. Наступил апрель. В те дни Малышев особенно волновался. Заканчивалась первая зимовка женьшеня, как он ее перенес? Корень не боялся сильных морозов: закалка, полученная в период оледенения, сказывалась и по сей день, но резкие перепады температуры, на которые щедра кавказская зима, были губительны для его почек. Потому с октября, когда засохли и отмерли стебли, «грелся» женьшень под шубой из листьев, впрок запасенных тут же. Но какой толщины должна быть эта шуба, во сколько слоев? Приходилось экспериментировать. На одной грядке запеленали новосела в двухслойную «доху» из сухого мха, ибо что-то подсказывало Малышеву, что листья тут — шуба никудышная, ненадежная. Внимательно, метр за метром, ученый осматривал перезимовавшие корни и убеждался: листья женьшеню не защита. Там, где они лежали тонким слоем, мороз взломал почву, разорвал корни, исчертив их длинными бороздами. Там же, где листьев было в избытке, вовсе не стало корней: все растворила гниль. А вот мох исправно держал земное тепло и не пускал к корням шалую ростепельную воду. Когда же последний снег с шумом скатился в Теберду и на лесных прогалинах сиреневым огнем затеплились кусты волчьего лыка, из грядки, зимовавшей подо мхом, часто проклюнулись зеленые иглы женьшеня. С той весны и был вписан в инструкцию охранительным материалом вместо листьев мох.