Журнал «Вокруг Света» №06 за 1990 год

Вокруг Света

Пытаюсь продвинуться поближе к носу, где лучше обзор. Слава богу, что паруса на бушприте опущены, хотя беспокойный Хортон может в любую минуту отдать приказ: «Поднять стаксель!» Он постоянно борется за скорость шхуны, впрочем, как и другие помощники капитана.

Бывает, часами вокруг непроглядная ночь и клубящаяся масса воды — и не за что зацепиться глазу. А тут будто на заказ впереди появляется огонек. Кэт бросается докладывать об этом Хортону, по-ковбойски расставляя ноги, чтоб не упасть (она занимается всеми мыслимыми для женщин видами спорта, даже футболом, а вот детишек не завела, как, впрочем, почти все американки на

судне).

Мотается справа налево огонек неизвестного судна вместе с носом нашей шхуны, пока не превращается в светлый квадрат. Постепенно восстает из тьмы силуэт сухогруза с яркими огнями. И вот медленно проплывает сияющий мир, наполненный человеческой жизнью, и еще более одинокой и заброшенной в океане кажется наша «Те Вега», где на палубе чернеют фигурки рулевого да впередсмотрящего. Вокруг судна колышется, смыкается рать волн, угрожающе шевелится необозримая масса воды. И мы совсем одни в океане.

Впередсмотрящим хорошо быть поутру, когда горизонт теряется в нежной дымке и морская гладь светится легкой голубизной от плавающего где-то в облаках чуть видного солнца. Под его лучами постепенно приоткрывается неторопливая жизнь океана. Скользят в воздушных потоках чайки, бесстрашно подлетая к парусам, но садятся редко, хотя мы их встречали и посередине океана. Где они отдыхают, ночуют,— непонятно. Однажды над шхуной разыгрался настоящий вестерн, когда черный фрегат, будто молнии подобный, падал сверху на чаек, распугивая их, и долго гонялся за одной птицей, которая ловко ныряла около наших снастей, пока фрегат не утомился и не улетел прочь. Навещали нас буревестники и долго сопровождали невиданные мною дотоле северные олуши с белым туловищем и грудкой. Они парили над волнами, с любопытством поворачивая к нам желтые клювы. Наверное, пытались разгадать, что нужно такому странному сооружению в их исконных владениях.

Глаза привыкают к однообразной череде волн, и можно запросто пропустить плывущее мимо бревно или доску. Но тут волновая симметрия явно нарушалась вертикальной плоскостью.

— Кит! Смотрите! Вот они, вот,— послышался голос с кормы. И все, кто не спал, повыскакивали на палубу.

Свинцовую рябь волн резали большие черные плавники, а изредка вздымались над поверхностью лоснящиеся туши. «Косатки!» — мелькнуло в голове.

До этого у носа резвились дельфины, проныривая под шхуной и вспенивая воду сильными хвостами то справа, то слева. Может быть, косатки гнали это дельфинье стадо!

Одна из косаток подплыла совсем близко к борту и, перевернувшись белым брюхом вверх, нежилась на воде, не отставая от судна.

Неожиданно за спиной пропели дуэтом, довольно гнусаво:

— Ротация! Ротация!

Что означало «смену караула». Наступил мой черед становиться за штурвал.

Хотя в сумраке уже стали проступать очертания судовых надстроек, но нечего было думать об ориентации по горизонту. Кокон тумана так спеленал шхуну, что даже ее нос утопал в белесом молоке. А тут еще резкие порывы ветра принесли дождевые заряды.

На мостик взобралась Эйнджи Борден, чтобы помогать мне держаться правильного курса. Большой компас удобно располагался перед штурвалом на высокой деревянной тумбе, в круглом туловище которой была ввинчена лампочка для подсветки. Но струи дождя хлестали по стеклу, качали компас и не давали разглядеть риски градусов. Отыскивая направление стрелки компаса, Эйнджи произнесла в адрес разверзнувшегося

неба серию нелестных морских выражений: о погоде, похожей на концерт «кошек и собак», о ветре, который «дует, как воняет» и набросал «камней в паруса».

— Отклонился от курса на десять градусов — крути штурвал вправо,— путая русские слова с английскими, выкрикнула Эйнджи и даже показала, в какую сторону поворачивать, ухватившись своей маленькой, но сильной рукой за рукоятку штурвала.

Эйнджи «свойский парень, что надо». Приветливая улыбка не сходит с ее добродушного курносого лица, освещенного искренним взглядом голубых глаз из-под русой челки. Как сейчас вижу ее на палубе в черной майке с надписью «Тасмания» (она и там ходила под парусами), в бермудах, подпоясанных сыромятным ремешком с чехлом для ножа и шила, азартно напевающей по-русски «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там» и притопывающей в такт песне грубым башмаком. Ей нравилось, когда я ее называл «Эйнджи — храбрый капитан». Это мечта ее жизни.

— В школе учительница жаловалась на меня: «Смышленая девчонка, но сорванец»,— рассказывает Эйнджи,— я больше дралась с мальчишками, чем учила уроки. Но все же пришлось кончить университет в Бостоне. Родители хотели видеть во мне чинную преподавательницу английской литературы.

В нью-йоркском порту Эйнджи познакомила меня с прибывшими из Миннесоты отцом и матерью, очень прилично одетой пожилой парой (она в белых перчатках, он — в шляпе и при галстуке), которые с недоумением и жалостью смотрели на нашу разношерстную команду. Свою младшую дочь они привыкли провожать в дальние края. Эйнджи плавала на Фиджи и полтора года жила в Австралии, преподавала там на курсах вождения яхты.

— На меня нападает тоска от размеренной жизни в доме родителей,— признается Эйнджи,— я хочу стать капитаном на трехмачтовом барке, а колледж дает мне право быть директором школы, в которую наберу брошенных детей, подростков с неустроенной судьбой. Создам «плавучую школу».

Рассказ на «палубном семинаре» о народной дипломатии Эйнджи закончила стихотворной строчкой: «Давай не оглядывайся на других — ты будь первым!» Это ее девиз.

Как-то после вахты она показала видеофильм о легендарном среди американских «парусников» капитане Ирвине Джонсоне, плававшем по всем океанам на разных судах и обошедшем семь раз вокруг света. Помощником у него была жена, которую Ирвин выбрал из своих учеников на шхуне «Кочующая птица». Кадры фильма, снимавшегося в разные годы жизни Джонсона, показывают его феноменальную физическую подготовку и смелость. Готовясь к плаваниям, он балансировал на головокружительной высоте на балках, лазал по телеграфным столбам, как кошка, а забравшись на верхушку, подолгу стоял там на голове. Кадры запечатлели его коронный номер: он ныряет с палубы, зажав в руке шкот, и тащится за судном в воде, держась одной рукой за эту веревку, закрепленную у мачты.

И сейчас на мостике, вероятно, чтобы подбодрить, Эйнджи рассказывает очередной подвиг капитана Джонсона, а я силюсь угадать в бледном свете лампочки — верен ли курс: «Уан, зеро, зеро», как проверяет время от времени Хортон, то есть курс — 100 градусов. Шхуна рыскает по курсу.

Отполированные многими поколениями рулевых ручки штурвала с неохотой подаются влево, но зато тяжелый круг охотно раскручивается вправо. Чтобы держать верный курс, все время жму туго поддающийся штурвал в левую сторону.